Копи царя Соломона. Прекрасная Маргарет (ил. И.Кускова)

Хаггард Генри Райдер

А теперь я отложу свой дневник в сторону, отчасти потому, что это не очень интересный материал для чтения, отчасти потому, что случившееся далее заслуживает, пожалуй, более детального изложения.

В течение всего дня (двадцать третьего мая) мы медленно взбирались по покрытому снегом склону, время от времени ложась, чтобы собраться с силами. Должно быть, странно выглядела наша компания: пятеро изможденных, подавленных людей, с трудом передвигающих свои усталые ноги по сверкающей равнине и озирающихся голодными глазами. Толку от этого было, конечно, мало, потому что, сколько ни озирайся, ничего съедобного вокруг не было. В этот день мы прошли не более семи миль. Перед самым заходом солнца мы оказались прямо у вершины левой груди Царицы

Савской, у огромного гладкого бугра, покрытого смерзшимся снегом, который возвышался над нами на тысячи футов. Несмотря на плохое самочувствие, мы не могли не залюбоваться чудесным зрелищем, раскинувшимся перед нашими глазами. Волны света, струящиеся от заходящего солнца, увеличивали красоту пейзажа, местами окрашивая снег в кроваво-красный цвет и увенчивая снежные массы, вздымающиеся над нами, сверкающей диадемой.

– Знаете что? – вдруг произнес капитан Гуд. – Ведь мы должны быть сейчас близко от пещеры, о которой упоминал старый джентльмен.

– Да, – отозвался я, – если только она существует.

– Послушайте, Квотермейн, – со вздохом сказал сэр Генри, – не надо так говорить. Я полностью доверяю старому португальцу – вспомните-ка воду. Мы скоро найдем и пещеру.

– Если мы не найдем ее до наступления темноты, то можем считать себя покойниками, – утешительно прозвучал мой ответ.

Еще десять минут мы брели в молчании. Амбопа шел рядом со мной, завернувшись в одеяло, туго затянув свой кожаный пояс, чтобы, как он говорил, «заставить голод съежиться», так что талия его стала совсем девичьей. Вдруг он схватил меня за руку.

– Смотрите! – воскликнул он, показывая на склон.

Я посмотрел в этом направлении и заметил на расстоянии примерно двухсот ярдов от нас нечто похожее на дыру в гладкой снежной поверхности.

– Это пещера, – сказал Амбопа.

Напрягая последние силы, мы устремились к этому месту и убедились, что дыра действительно представляет собой вход в пещеру, и несомненно именно в ту, о которой писал да Сильвестра. Мы успели подойти туда как раз вовремя, потому что, едва мы добрались до места, солнце село с поразительной быстротой и все окружающее погрузилось во тьму. В этих широтах почти не бывает сумерек. Мы вползли в пещеру, которая казалась не очень большой, и, прижавшись друг к другу, чтобы согреться, проглотили остатки нашего бренди – на каждого пришлось едва по глотку. Затем мы попытались забыть свои злоключения во сне, но жестокий холод не давал нам заснуть.

Я уверен, что на этой огромной высоте термометр показал бы не менее четырнадцати или пятнадцати градусов ниже ноля. Что это означало для нас, обессиленных перенесенными лишениями, недостатком пищи и нестерпимой жарой пустыни, моему читателю легче попытаться себе представить, чем мне описать. Достаточно сказать, что мне еще никогда не приходилось чувствовать, что смерть так близка. Час за часом тянулась эта страшная ночь. Мы сидели в пещере, и мороз бродил вокруг, жаля нас то в палец, то в ногу, то в лицо. Все теснее и теснее мы прижимались друг к другу, тщетно пытаясь согреться, поскольку в наших жалких телах не оставалось больше тепла. Иногда кто-нибудь из нас на несколько минут впадал в тревожный сон, но долго мы спать не могли, – может быть, к счастью, потому что не думаю, что, заснув, мы проснулись бы вновь. Уверен, что только сила воли сохранила нам жизнь.

Незадолго до рассвета я услышал, что готтентот Вентфогель, зубы которого стучали всю ночь, как кастаньеты, глубоко вздохнул и вдруг перестал стучать зубами. Тогда я не обратил на это особого внимания, решив, что он заснул. Он сидел, прижавшись ко мне спиной, и мне казалось, что она становится все холоднее и холоднее, пока не стала холодной как лед.

Наконец тьму сменила предрассветная мгла, затем быстрые золотые стрелы света начали вспыхивать на снегу, и ослепительное солнце поднялось над стеной из лавы и осветило наши замерзшие тела и мертвого Вентфогеля, сидевшего среди нас. Неудивительно, что его спина казалась мне

холодной. Бедняга умер, когда я услышал его вздох, и теперь уже совершенно окоченел. Глубоко потрясенные, мы отползли подальше от трупа (странно, какой страх мы всегда испытываем при виде мертвеца!) и оставили его сидеть там, по-прежнему охватив колени руками.

К этому времени холодные лучи солнца (они действительно были холодными) проникли прямо в пещеру. Внезапно я услышал чье-то восклицание, полное ужаса, и обернулся, чтобы посмотреть вглубь пещеры.

И вот что я увидел. В конце пещеры, которая была не более двадцати футов длиной, сидела другая фигура. Голова ее была опущена на грудь, а длинные руки висели по бокам. Я вгляделся в нее и понял, что это тоже мертвец, и, кроме того, белый человек.

Мои спутники также заметили его, и наши расстроенные нервы не смогли вынести подобного зрелища. Охваченные одним общим желанием уйти из этого страшного места, мы бросились из пещеры со всей скоростью, на которую были способны наши замерзшие ноги.

Глава VII

Дорога царя Соломона

Выбежав из пещеры на залитое солнцем снежное плато, мы почти тотчас же остановились. Думаю, у каждого было чувство неловкости друг перед другом за проявленное при виде мертвеца малодушие.

– Я иду обратно, – сказал сэр Генри.

– Зачем? – удивился капитан.

– У меня появилась мысль, что… это мой брат, – взволнованно ответил сэр Генри.

Это предположение показалось нам вполне возможным, и мы вернулись в пещеру, чтобы его проверить. Какое-то время наши глаза, ослепленные ярким солнцем и сверкающей белизной снега, ничего не могли различить в полумраке пещеры. Но это продолжалось недолго. Вскоре мы освоились с темнотой и осторожно подошли к мертвецу.

Сэр Генри опустился на колени и стал пристально всматриваться в его лицо.

– Слава Богу! – воскликнул он с облегчением. – Это не Джордж!

Тогда я подошел к трупу и тоже начал его разглядывать. Это был человек высокого роста, средних лет, с тонкими чертами лица и орлиным носом; у него были длинные черные усы и темные с проседью волосы. Желтая кожа плотно обтягивала высохшее лицо. Из одежды на нем оставались полуистлевшие штаны, давно превратившиеся в лохмотья. На шее этого насквозь промерзшего трупа висело распятие из слоновой кости.

– Кто бы это мог быть? – заинтересовался я.

– Неужели вы не догадываетесь? – спросил капитан.

Я отрицательно покачал головой.

– Кто же это, как не старый дон Хозе да Сильвестра!

– Не может быть! – прошептал я прерывающимся от волнения голосом. – Ведь он умер триста лет назад!

– А что же тут удивительного? – спокойно ответил капитан Гуд. – В таком холоде он может просидеть и три тысячи лет. При столь низкой температуре кровь и мясо сохраняются свежими на веки вечные, как у замороженной новозеландской баранины. А в этой пещере, черт побери, довольно холодно. Солнце сюда никогда не проникает, и ни один зверь не может забрести в поисках пищи, потому что здесь вообще нет ничего живого. Вне всякого сомнения, раб, о котором дон Хозе упоминает в своей предсмертной записке, снял с него одежду и оставил здесь его труп: ему одному было не под силу похоронить сеньора. Вот этой костью да Сильвестра и начертил свою карту, – продолжил Гуд, нагибаясь и поднимая остро отточенный обломок кости довольно странной формы.

Мы были настолько потрясены этим открытием, что даже забыли собственные бедствия. Все это казалось нам почти сверхъестественным. В полном безмолвии мы глядели на обломок кости и на труп старого португальца.

– Смотрите, – выдавил наконец сэр Генри, указывая на едва заметную ранку на левой руке старого дона, – вот откуда он брал кровь, которой написана его записка. Приходилось ли кому-либо в жизни видеть нечто подобное?

Теперь не оставалось никакого сомнения, что перед нами был да Сильвестра. Должен признаться, мне стало жутко.