Копи Царя Соломона. Сценарий романа
Шрифт:
– Невероятно! – восклицает он.
– Натан Щаранский! – говорит он, подняв палец.
– Царь Соломон! – говорит он.
– Эйнштейн! – восклицает он.
Натан, улыбнувшись, высовывает язык (тем самым он пародирует известную фотографию Энштейна, на которой тот изображен с высунутым языком, но, как и всякому расовому патриоту, Иеремии этот культурный отсыл непонятен, ему кажется, что над ним подсмеиваются –
– И даже этот, который придумал таблицу… – продолжает Иеремия.
– Как его… – говорит он.
– А, Менделеев! – восклицает
– Ну а тот-то каким боком? – спрашивает Натан.
– Он был портным, и фамилия его была Мендель, – говорит Иеремия.
– До пятидесяти лет, – говорит он.
– А чтобы царское правительство разрешило ему заниматься химией, – говорит Иеремия.
–… он фамилию на Менделеев и поменял, – говорит Иеремия.
– Иеремия, – говорит Натан.
– Ты, срань несчастная, что несешь? – говорит он.
– Как человек, который был 50 лет портным, – говорит он.
–… мог после 50 сделать открытие в сфере высшей химии? – говорит он.
– Ну, всякое бывает, – говорит неуверенно Иеремия.
– Ну так попробуй! – восклицает Натан.
– Тебе же всего 38, – говорит он.
– Ты, по идее, можешь и в астрономии еще что-то открыть, и в ядерной мля физике! – говорит он.
– И тебе даже фамилию менять не придется! – восклицает он.
Иеремия молчит, глядит на дорогу. Видно, что он и сам понял, что с Менделеевым несколько погорячился.
– Зато Энштейн… – буркает он.
– Иеремия, – говорит Натан, потеряв терпение.
– Я прикончил на этой службе с полторы тысячи человек, и это не считая службы в армии, – говорит он.
– По заданию правительства государства Израиль я еду в любую точку мира, и лишаю там жизни людей, – говорит он.
– При этом я рискую своей, – говорит он.
– Тридцать лет ездил, и еще столько же буду, – говорит он.
– Натан, я понимаю что ты тоже заслу… – говорит Иеремия.
– Ты думаешь, я не патриот? – перебивает Натан.
– Нет, конечно, я вовсе ничего так… – говорит Иеремия.
– Я не патриот, – спокойно говорит Натан.
– Как ты мо… – говорит Иеремия.
– Маца, стане плача, хреняча, Иерусалим Шмусалим, Тора Хренёра? – говорит Натан.
– Да ИМЕЛ я все это, – говорит он.
– Но я жизнь трачу на то, чтобы такие вот сопляки, как ты, могли болтать об этом, – говорит он.
– Потому что Израиль это не ритуальный подсвечник, который вы можете в задницу себе засунуть, хасиды гребанные, – говорит он.
– Страна это люди, – говорит он.
– Моя жена, например, – говорит он.
– И вот за то, чтобы она носила мини-юбки на этой своей пышной еврейской сраке, – говорит Натан.
– Ната… – говорит Иеремия.
– И чтобы она свободно могла купить противозачаточные таблетки и не залететь от очередного своего любовника, пока я в командировке, – говорит Натан.
– На… – говорит Иеремия.
– Я и буду биться с мировым исламизмом на совесть, – говорит Натан.
– Всегда готов! – пародирует он пионерский жест.
– Натан, я не… – говорит Иеремия.
– А еще я человек, которому стукнуло недавно 50, – говорит Натан, который явно разошелся.
– И я знаю, что почем, – говорит он.
– Не тебе, мать твою, сопляк, – говорит он.
– Учить меня патриотизму! – говорит он.
– А теперь сворачивай, – говорит он.
– У нас тут еще одно небольшое дело, – говорит он.
– Какое? – говорит Иеремия.
Натан шумно выдыхает и обреченно говорит:
– Евреи… – говорит он.
– Чертова привычка отвечать вопросом на вопрос, – говорит он.
– А что здесь тако… – неосторожно спрашивает Иеремия, который уже в концу фразы понимает, насколько был неосторожен, поэтому затыкается.
Натан поворачивается к Иеремии и молча показывает, куда сворачивать. Крупным планом показаны глаза Натана. Мы, за всеми этими разговорами – да и Иеремия тоже – как-то забыли, что это профессиональный убийца. Не такой шумный и крутой, как спецназовец Иеремия, и потому намного более страшный и опасный.
Сейчас, глядя в глаза Натана, мы вспоминаем об этом
Иеремия глядит на него и молча сворачивает в направлении, куда показывает. Показано село – золотые маковки церквушки блестят на солнце, у колодца играют трое ребятишек и гуси, мычат коровы, людей не видно, что понятно: люди в селах днем работают в поле и в саду. Машина, снижая ход, подкатывает к колодцу. Натан высовывается из окна, и говорит на неплохом румынском (крупно – пораженное лицо Иеремии, для которого эта особенность коллеги явно в новинку). Дети ведут себя, как обычные деревенские дети: становятся плотной стайкой чуть поодаль, глядят, не отрываясь, в лица чужаков и не говорят ни слова.