Коптский крест
Шрифт:
– Оттуда, – подтвердил отец. – Ну вот, а потом, в семидесятых годах, по кольцу проложили пути для трамваев на конной тяге; а в девятьсот двенадцатом пустили уже электрические. Помнишь троллейбус маршрута «Б», на кольце?
– Кто же его не помнит! – хмыкнул Иван. – «Букашка», московская знаменитость.
– Верно. «Букашкой» и называли первую конку, которая ходила по Садовой. Линия «Б» – вторая по счету в Москве, кажется. А первая, линия «А», шла от нынешнего Белорусского (тогда Смоленского) вокзала до Красной площади. Еще, кстати, один знаменитый троллейбусный московский маршрут – номер двенадцатый, «Гостиница «Националь» – больница МПС».
– А мне нравятся трамваи, – задумчиво произнес Ваня. – Есть в них что-то
– Ну так вот, – продолжал лекцию Олег Иванович, обгоняя очередной троллейбус. – А когда Каганович в тридцать седьмом перестраивал Москву, трамвайные пути и линию садов убрали – и осталось от них только название: Садовое кольцо. Ну и номер маршрута «Б» тоже сохранили, потому что люди привыкли. Так что мы с тобой, можно сказать, видели предшественника троллейбуса «Б». Да вон он, кстати, легок на помине. – И Олег Иванович кивнул на троллейбус, неторопливо ползущий в крайнем правом ряду по внутренней стороне кольца.
– Интересно, – Ваня проводил взглядом далекого потомка московской конки, – вот уж никогда бы не подумал…
Надо признать, Олег Иванович и сам удивился, увидев местный гужевой аналог трамвая. Нет, ему, конечно, было известно о его существовании – в восьмидесятых годах девятнадцатого века конка была основным видом городского транспорта в Москве, а общая протяженность линий «конно-железной дороги» приближалась к девяноста километрам. Но одно дело знать в теории, а совсем другое – увидеть своими глазами. Когда путешественники в первый раз встретили этот неуклюжий, влекомый двумя битюгами вагончик, Олег Иванович остро пожалел, что отсутствие в кармане местной мелочи не позволяет сейчас же прокатиться на этом архаичном сооружении.
– Слушай, сын, что дальше-то делать будем? Конка – это здорово, конечно, но не хотелось бы ограничиваться пешими экскурсиями с осмотром достопримечательностей. Я вот проголодался изрядно, пока мы шли с Маросейки на Гороховскую. Всякий раз, как мимо лоточника с пирогами проходили, у меня кишки сводило, а что делать? Валюты местной нет, вот и терпел. Кстати, о пирогах, может, все-таки заедем куда-нибудь, перекусим?
– Давай лучше до дому потерпим? – предложил Ваня. Он, конечно, был не против заглянуть с отцом в Макдоналдс и заесть впечатления от хронопутешествия народной американской едой, но сил на это уже не осталось. Хотелось поскорее добраться до постели и заснуть.
– А с деньгами и правда надо что-нибудь придумать. Не у Николки же пятаки стрелять – несолидно. Да и вообще – надо понять, чего мы хотим, и уж тогда…
– Это вопрос, как говорится, «на сто мильенов». Честно говоря, я пока об этом не думал. Хотя ты прав, конечно: надо ставить сверхзадачу. Тогда и с текущими делами станет пояснее. А пока… я тут прикинул – в первую очередь надо как-то легализоваться и на первое время денег добыть. Одежду местную купить, а то ходим там как попугаи – все, кому не лень, на нас глазеют. Ну – и на извозчика, там, квасу попить… нельзя же в чужом городе ходить без копья в кармане! А уж в чужом времени – так и тем более…
Ваня не ответил – он уже сладко спал. Олег Иванович усмехнулся. Интересно, сын осознал, что сегодня их жизнь стала другой? И больше никогда уже не будет прежней – потому что оба они, и отец и сын, конечно, не смогут сделать вид, что ничего не случилось, и вернуться к привычным заботам. Как не смогут и ограничиться познавательными экскурсиями в прошлое, изображая любопытных туристов. Не получится! Разве что портал сам собой закроется, отрезав путь в девятнадцатый век. А как иначе – корить себя всю жизнь за бездарно упущенную возможность? Олег
Когда Олег Иванович закрыл за собой дверь квартиры, на часах было уже восемь вечера. Ваня тихо сопел в своей комнате – он повалился на кровать, как только перешагнул порог, отказавшись даже от ужина. А вот отец его с удивлением обнаружил, что по дороге домой сон куда-то пропал; он, наоборот, чувствовал прилив сил и жаждал деятельности. Больше всего, конечно, хотелось обсудить невероятные события этого дня с кем-то понимающим. Олег Иванович даже потянулся к записной книжке, но отложил, даже не раскрыв первой страницы. Да и книжка была ни к чему – он и так знал, что на свете есть лишь два человека, с которыми он решился бы поделиться ТАКОЙ новостью. Точнее – было два. Один умер год назад – глупо, нелепо, обидно. Хотя какой, если вдуматься, еще может быть смерть в сорок девять лет – если, конечно, пришла она не на поле боя или не от какого-то несчастного случая вроде авиакатастрофы. Впрочем, Петр не летал самолетами – он их боялся; страх этот носил экзистенциальный, хотя и вполне осознанный характер. «Не могу чувствовать себя спокойно, когда думаю о том, что моя жизнь зависит от чего-то, над чем я не имею власти».
Вот и не летал – и даже в Венецию, давным-давно, еще в самом начале девяностых, добирался поездом. А смерть подстерегла его на платформе московского метро в виде банального сердечного приступа в последний день свинцово-серого, безрадостного ноября…
Второй же – то есть теперь единственный, – которому можно было бы доверить тайну, был далеко. В Америке, в городке под названием Чикаго. Игорь Солунский уехал из России еще в девяносто четвертом и, помотавшись по Великим Равнинам, осел на берегах озера Мичиган – в качестве сотрудника университетской телестудии и тренера по историческому фехтованию. Поначалу они перезванивались, ведя долгие ироничные разговоры о новых книгах и фильмах, о политике, а то и вовсе ни о чем. Еще лет десять назад Олег Иванович не раздумывая позвонил бы Солунскому, не сомневаясь, что тот поверит и приедет в Россию, бросив все. Но… с тех пор прошло десять лет. Звонки стали реже, а уютные ночные разговоры заменила переписка в ЖЖ – по-своему очень важная для них обоих, но не затрагивающая каких-то тонких струн души. Тех самых, не прислушавшись к которым, нельзя сказать – а стоит ли срывать с места немолодого, устроенного в жизни человека, предлагая ему, как когда-то в молодости, поставить последний рубль ребром?
Впрочем, Олег Иванович сильно подозревал, что, узнав о таких сомнениях, Солунский попросту захочет начистить ему физиономию – и уж, во всяком случае, смертельно обидится. Так что совсем отметать этот вариант не стоило, но вот отложить, так сказать, до прояснения обстоятельств – имело смысл.
Что ж, значит, пока придется одному. То есть вдвоем, поправил себя Олег Иванович. В конце концов, сыну уже пятнадцать лет, а ростом он повыше иных взрослых в ТОЙ Москве – в этом они сами имели возможность убедиться всего два с половиной часа назад. Да и при чем тут рост – в конце концов, лучшего шанса повзрослеть и поверить в себя у мальчишки, наверное, не будет. Разумеется, он скоро проснется и станет рыть копытом землю, фонтанируя идеями, предлагая один за другим способы перевернуть мир…
Оставалось надеяться, что доверия сына к отцу хватит на то, чтобы удержать Ивана хотя бы от немедленных глупостей. Олег Иванович не испытывал иллюзий – попав в ТАКУЮ ситуацию, нормальный пятнадцатилетний парень меньше всего будет думать о сдержанности и хладнокровии. Да он и сам бы в его годы…
Да и сейчас, если честно признать, мужчина не был до конца уверен в своем здравомыслии. Уж очень фантастической была ситуация, и слишком грандиозные – и неясные – перспективы маячили впереди.