Копья Иерусалима

Бордонов Жорж

Между тем, среди сгущавшихся теней мои усталые глаза заметили длинную темную полосу вашего леса, ряд соломенных крыш над прудом, деревенскую церковь и, на крутом склоне, белеющее пятно вашей обители. Я опасался поддаться миражу, как это бывало в долинах Святой Земли. Однако передо мной возвышался железный крест с владельческим щитом, на нем был различим лев с разинутой пастью и выпущенными когтями. А как сказал мне виноградарь, деревня называлась Сенпьер-Молеон! Был ли это тот самый лев, о котором он говорил? Тропинка, начинаясь у подножия креста, пересекала лес и поднималась к стенам укрепления. Ночной сумрак охватывал окрестности, туманил мою голову.

Я остановился на перекрестке,

не решаясь выбрать дорогу. Отрешенно смотрел я на струйки дыма, подымавшиеся ввысь из труб, на туман, встававший над водой и медленно заволакивавший дорогу и дома. Мне показалось, что деревня уплывает от меня за горизонт. Я побоялся заблудиться. Несмотря на поздний час, лесная тропка выглядела короче и надежнее. Я отправился по ней. Не успел я сделать и нескольких шагов, как услышал голоса, которые, казалось, звали меня. Наверное, я испустил крик, потом все смешалось и потемнело; я видел лишь вспыхивающие, мигающие, кружащие вокруг меня горящие красным светом глаза…

Очнувшись от кошмара, я увидел сову, сидящую на низкой ветке. Она кричала, не сводя с меня глаз. Ее серое, в черную крапинку оперение странно врезалось в мою память. С трудом поднявшись, я нащупал на земле свою палку. Колени мои хрустели, как пучки соломы, но, однако, еще слушались меня. Я почувствовал себя лучше, бодрее. Луна мерцала сквозь сплетение ветвей и отражалась в лужах тропинки, бегущей к зубчатым стенам. Поблескивала кровля башенки. Я был спасен!

3

СЕРЖАНТ ЮРПЕЛЬ

Это было небольшое укрепление с хорошо защищенной шестигранной башней. Двор окружала толстая стена с бойницами и частокол из заточенных бревен. Деревья вокруг на большом расстоянии были срублены. Вдруг совсем рядом с моей шляпой просвистела стрела: приближаясь, я не пытался укрыться, а напротив, выбирал освещенные места. Из-за зубца показалась голова в шлеме:

— Человек, кто ты? Отвечай!

— Пеший паломник, прошу пристанища и пропитанья.

— Откуда ты?

— Из Нанта.

— Куда направляешься?

— В Иерусалим, морским путем. Сейчас я иду в Марсель.

— Значит, ты идешь в Иерусалим?

— Я возвращаюсь туда.

— У тебя меч!

— Я отдам тебе его.

— Как знать.

— Хочешь, я брошу его тебе, перед тем как войду?

— Подожди.

Больше не было слышно ничего, кроме свиста ветра в ветвях. Три сосны, стоявшие поблизости, качали своими мохнатыми кронами, как черными плюмажами. Вдали слышался протяжный вой. Вороны, как видно, следовавшие за мной, с карканьем кружили над головой. Обитатели дома — старик-хозяин, его дети, слуги и солдаты ужинали, сидя за длинным столом. Они припозднились из-за долгой охоты на оленя. Все молча ели, когда Юрпель, сержант маленького гарнизона и доверенное лицо хозяина, заглянул в дверь:

— Хозяин, человек у ворот просит приютить его.

— Кто он?

— При оружии, но в плаще и шляпе пилигрима.

— Куда он идет?

— В Иерусалим. Он обещает бросить меч, если его впустят.

— Отец, — сказал Рено, — не будьте легковерны. Вокруг полно этих негодников. Все они из одной банды, и орудует она как раз в окрестностях Нанта.

— Я знаю. Но этот может оказаться настоящим паломником, заблудившимся в Ландах. Мы не должны оставлять его на съедение волкам. Впусти его, Юрпель. Возьми его оружие и приведи сюда.

Этот диалог, переданный мне впоследствии во всех подробностях, замкнул кольцо судьбы. Я повторяю вам, что все было взвешено, отмерено, сказано во зло и во благо! Быть может, знай я заранее, что за этим последует, я предпочел бы остаться в лесу с волками. Когда я уж потерял надежду на то, что мне откроют дверь, и вознамерился влезть на какой-нибудь дуплистый дуб, собрав для этого свои последние силы, створки ворот вдруг тихо растворились.

— Бери мой меч, по уговору.

Двор был вымощен грубым булыжником. В каком-то сарае лаяли собаки; кудахтали куры, разбуженные шумом наших шагов. Этот дом был не из бедных! Десять свечей горели в красивых кованых канделябрах в форме лилии. В очаге пылал узловатый дубовый сук, отблески пламени плясали по стенам. Слуги хлопотали. Мне понравилось, что хозяин ужинал среди чад и домочадцев, по обычаю стародавних времен. Здесь были земледельцы и дровосеки, подстриженные в кружок; еще кто-то вроде церковного служки с угловатым лицом, тонкими губами и язвительным взглядом; солдаты в кольчугах на волосатой груди, с усами, вымоченными в вине и супе; наконец сам старый хозяин с двумя детьми, Рено и Жанной. У рыцаря Рено было шафранного цвета лицо, серые глаза, молодая бородка, тщательно расчесанные шелковистые волосы. У Жанны я мог разглядеть сперва только лоб, брови и подобные морской воде глаза изменчивого серо-зеленого цвета… Потом — улыбнувшиеся мне пухлые алые губы; потом — невиданный, удивительный ореол волос во всем их юном блеске. Казалось, эти золотые нити сработаны ювелиром — их хотелось потрогать рукой, чтобы узнать, из чего они сделаны.

Место по правую руку от хозяина было свободно: по традиции, оно отводилось нищему, незваному гостю, пришельцу, принять которого здешние люди всегда были рады, видя в нем образ Христа Спасителя. Именно туда меня и усадили. У хозяина был совершенно лысый, блестящий, как яйцо, череп, но на скулах и под носом курчавилась растительность цвета беличьего меха; мясистые щеки выдавали в нем бонвивана. У него были светлые глаза с прожилками на белках. Под холеной кожей рук вздувались синие вены. Во рту недоставало двух зубов. Он спросил:

— Как твое имя?

— Гио, мой господин.

— Откуда ты?

— Сейчас — ниоткуда, если не считать Иерусалима. Там моя земля.

— Я знаю.

— Король Бодуэн послал меня во Французское королевство, чтобы…

— Ты голоден. Подкрепись сперва, потом отдохни. У нас есть время.

Служанка поставила передо мной миску ароматного супа и наполнила вином точеный бокал самшитового дерева. Она улыбалась и, как бы извиняясь, говорила:

— К вашим услугам, добрый странник. Благословите меня!

Как голоден я был! Сидя спиной к очагу, я ощущал, как блаженное тепло охватывает меня после всех дорожных тягот и горестной пропажи коня! Жанна смотрела, как я ем; она перестала улыбаться, лицо ее потемнело: она поняла, она почувствовала мое отчаяние и все тяготы целого дня пути. Рука ее, лежащая на скатерти, чуть дрожала. Ногти ее длинных пальцев напоминали тончайшие раковины, что попадаются в песках Тира среди водорослей и вымытых обломков древесины. Она не сводила с меня глаз. Рено же, видя мой ненасытный голод, покачал головой и отпустил ироничное замечание. Жанна встревожилась, а старый хозяин, как бы извиняясь за молодость своего сына, положил руку на мое плечо. Мне дали сало, и я проглотил его с тою же прожорливостью. Свой кубок я опорожнял так, будто умирал от жажды. Мое усердие удивило эти простые души; солдаты не подавали виду, но женщины были явно растроганы моим несчастьем, одна из них даже перекрестилась. Мне было совестно привлекать столько внимания к своей особе, обходительность старого лысого сеньора меня смутила. Не решаясь начать беседу, пока я не наемся, ни слова не говоря, он наблюдал за мной так, как будто бы голод мой был для него неким неизвестным мне предзнаменованием.