Корабельные новости
Шрифт:
— Миссис Мусап, на моем банковском счете не больше двенадцати долларов. Час назад меня уволили. Зарплату вам должна была платить Петал. Если вы серьезны в своих намерениях получить три тысячи восемьдесят долларов, то мне придется продать наши лазерные диски, чтобы вам заплатить. — Он продолжал жевать сморщившийся хот-дог. Что дальше?
— Вот так она всегда и говорила, — горько отозвалась миссис Мусап. — Вот поэтому мне все это не нравится. Плохо работать, когда тебе за это не платят.
Куойл кивнул. Потом, когда она ушла, он позвонил в
— Моя жена. Я хочу вернуть моих детей, — говорил Куойл в телефон, отвечая механическому голосу. — Мои дочери, Банни и Саншайн Куойл. Банни шесть, а Саншайн четыре с половиной. — Они были его детьми. Рыжеватые волосы, веснушки, как мелко нарубленная трава на мокрой шерсти собаки. Тонкая красота Саншайн в ее тугих оранжевых кудряшках. Невзрачная, но очень умная Банни. У нее были бесцветные глаза Куойла и рыжие брови. Одну из них пересекал шрам, в память о том, как она выпала из тележки в супермаркете. Ее курчавые волосы были коротко подстрижены. Дети были широки в кости.
— Они обе похожи на корпусную мебель, которую строят из тары, — острила Петал.
Директор детского сада увидел в них не подлежащих приручению нарушителей спокойствия и исключил сначала Банни, а потом и Саншайн. За щипки, толкотню, крики и требовательность. Миссис Мусап считала их плохо воспитанными детьми, которые постоянно ныли, что хотят есть и не давали ей смотреть любимые передачи.
Но когда Петал заявляла, что беременна, метала сумку на пол, как кинжал, и заговаривала об аборте, Куойл уже самозабвенно любил сначала Банни, потом Саншайн. Любил, боясь, что, появившись в этом мире, они проведут с ним лишь краткое, взятое взаймы время, и когда-нибудь настанет страшный день, когда им придется расстаться. Он никогда бы не подумал, что это произойдет из-за Петал. Ему казалось, что она не может причинить ему большей боли, чем уже причинила.
Тетушка, в черно-белом, шашечкой, брючном костюме, сидела на диване и слушала, как Куойл пытается подавить всхлип. Заварила чай в чайнике, которым никто никогда не пользовался. Крепкая, прямо державшаяся женщина с рыжеватыми волосами, подернутыми сединой. Она выглядела как силуэт на мишени в тире. Темное родимое пятно на шее. Покачала чайник, налила чай в чашки, добавила молока. Ее пальто, наброшенное на подлокотник дивана, было похоже на сомелье, показывающего этикетку на бутылке.
— Выпей. Чай — хороший напиток, он придаст тебе сил. Это правда. — В ее голосе была какая-то гармоничная свистящая нотка, как подсвист из приоткрытого окна скоростной машины. Тело состояло из частей, будто манекен для одежды.
— Я никогда по-настоящему не знал ее, — говорил он. — За исключением того, что ею двигали ужасные силы. Она должна была жить так, как хотела. Она все время говорила об этом.
Неопрятная комната была полна отражающими свет поверхностями, которые осуждали его: чайник, фотографии, его обручальное кольцо, обложки журналов, ложка, телевизионный экран.
— Выпей чаю.
— Некоторые люди, наверное, считали ее плохой женщиной, но я думаю, что ей не хватало любви. По-моему, она просто никак не могла насытиться любовью. Поэтому она была такой. Глубоко в сердце она была о себе не очень хорошего мнения. То, что она делала, на какое-то время ее утешало. Ей было мало меня одного.
«Неужели он верит в это?» — думала тетушка. Она решила, что Куойл выдумал эту историю о жаждущей любви женщине по имени Петал. Ей хватило одного взгляда в арктически холодные глаза стоящей в откровенно соблазняющей позе женщины на фотографии и на глупую розу в стакане с водой, которую Куойл поставил рядом с ней, чтобы понять, что Петал — настоящая сука в ботах.
Куойл судорожно втянул в себя воздух, прижимая к уху телефон. Ощущение утраты ринулось в него, как море в пробоину в обшивке судна. Ему сказали, что «гео» вылетел с шоссе, скатился по насыпи, засаженной дикими цветами, и загорелся. Из груди торговца недвижимостью валил дым, волосы Петал сгорели. У нее была сломана шея.
Из машины вылетели газетные вырезки и рассыпались по всему шоссе: репортажи о чудовищных яйцах в Техасе, гриб, похожий на Яшу Хейфеца, репа размером с тыкву, тыква размером с редиску.
Полиция, просмотрев обгоревшие астрологические журналы и предметы одежды, нашла сумочку Петал, набитую наличными на сумму больше девяти тысяч долларов, ее ежедневник с пометкой о встрече с Брюсом Каддом утром перед аварией. В Бейкон Фолс, штат Коннектикут. Там также была расписка о получении семи тысяч долларов в обмен на «услуги личного характера». Полиция сказала, что все выглядит так, будто она продала детей Брюсу Кадду.
Куойл сидел в гостиной и плакал, закрыв лицо красными пальцами, говоря, что готов все простить Петал, главное, чтобы с детьми было все в порядке.
«Почему мы плачем от горя?» — думала тетушка. Собаки, олени, птицы — все страдают в полном молчании и с сухими глазами. Но это страдания животных. Наверное, мы просто по-разному выживаем.
— У тебя доброе сердце, — сказала она. — Некоторые люди были бы готовы проклинать ее искалеченное тело за то, что она продала маленьких-девочек. — Молоко было на грани скисания. В сахарнице темнели крупинки от мокрых кофейных ложек.
— Я никогда не поверю, что она продала детей. Никогда, — плакал Куойл. Он ударился ногой о стол. Заскрипел диван.
— Может, она их не продавала. Кто знает? — утешала его тетушка. — Да, у тебя доброе сердце. Ты унаследовал его от Шона Куойла. Твоего бедного дедушки. Я никогда его не видела. Он умер до моего рождения. Но я часто видела его фотографии. У него на шее висел зуб мертвеца на веревочке, чтобы отпугивать зубную боль. Они в это верили. Мне рассказывали, что у него был очень хороший характер. Он смеялся и пел. Над ним мог подшутить кто угодно.
— Судя по твоему рассказу, он был глуповат, — всхлипнул Куойл в свою чашку.