Корабельщик

Если взглянуть на берег со стороны моря, скажем с лодки, то можно различить среди мутной, словно размазанной по склонам зелени крошево приземистых рыбацких домиков и охотничьих заимок. Остальное – а это многие квадратные мили портовых построек, большей частью заброшенных еще в прошлом веке, прокопченных буксиров, списанных парусных судов Королевской Колониальной компании, полузатопленных барж и даже одного крейсера, который мирно ржавеет в акватории со времен последней войны – скрыто за пологим мысом. На котором, собственно, и лепятся лачуги промысловиков. По этим халупам, большую часть года пустующим, во время войны однажды ударили из корабельной пушки, не попали и тотчас забыли. Скорее

всего, засевшие в срубах редкие обитатели даже не расслышали за гулом бипланов, как осыпаются мутные стекла их домиков. Потом можно было разглядеть в стенах неровные пятнышки бурого с глубокой щербиной посредине – от увядающей на пределе дальности пули.

А может, бипланы были уже потом и совсем в другом городе, спустя несколько дней после неудавшегося десанта?

–  Кажется, меня зацепило, – пожаловался Ефрем. Он прислонился к шершавой стене, не обращая внимания на ворох битого стекла под ногами. Его губы искривились, как ни старался он делать вид, что боль ему нипочем.

Тут же в полусотне саженей ниже по улице Восстания опять разорвался снаряд, и по мостовой покатились каменные обломки, будто стараясь обогнать друг друга. Из рваного пролома запоздало выпал массивный шкаф и с неожиданно громким треском развалился на тротуаре, рассыпав ворох цветных тряпок.

Максим выглянул из-за угла: никто так и не появился, все давно смылись в порт, чтобы поучаствовать в сражении или помочь советами военным. Только мелкий отряд нескладных новобранцев в форме пробежал в отдалении, сквозь тучу пыли. Наверное, подкрепление для тех, что обороняли порт. Развороченный дом – как раз то, что нужно, и нет никого, кто мог бы схватить за руку.

– Эй, ты чего? – Слегка загорелое лицо Максима напряглось почти так же, как и у напарника. Тот словно посерел и стал валиться набок, цепляясь за стену свободной рукой. Вторая продолжала стискивать кусок арматуры, будто она могла чем-нибудь помочь.

Максим кинул свою заточенную железку и схватил товарища за рукав, но удержать не сумел – тот тяжело опустился на битое стекло. Левую руку он прижимал к задней стороне бедра. Между пальцами Ефрема сочилась кровь, впитываясь в ткань штанов.

– Это ничего, – прошептал он. Но видно было, что ему страшно, настолько, что звуки близких разрывов уже не заставляют его вздрагивать. На ногу он не смотрел. – За гвоздь зацепился. – И кивнул в сторону забора в глубине тупика, через который они перелезли несколько минут назад.

Максим отогнул липкие, красные пальцы друга, разорвал влажную ткань и увидел глубокий порез. Кровь слабыми толчками выплескивалась из него – наверное, осколок повредил артерию. Он услышал, как коротко вскрикнул товарищ, когда уже спрыгнул вниз, и вспомнил, что тогда действительно мимолетно подумал об острой щепке, на которую наткнулся Ефрем. Но в тот момент неподалеку как раз громыхнуло… “Пришел и его час”, – мелькнула привычная мысль в голове Максима. Но как же не хотелось верить, что последний из школьных друзей погибнет так нелепо, по случайности! Тот, с кем не только родился и вырос в одном дворе, с кем первые три класса просидел за одной партой и даже устроился на работу на одну и ту же фабрику, должен был умереть – хорошо еще, что вдали от дома и чужих глаз. Только освобожденный и его освободитель… Может быть, даже лучше, что именно Максиму довелось стать свидетелем ранения друга – принять Смерть от его руки Ефрему будет легче, чем от гвардейцев или простой потери крови.

Ефрем вырвал пальцы и вновь прижал их к ране, стискивая ее в попытках остановить кровотечение. Он уже плохо владел собственным телом и не понимал, что это слабый организм пытается из последних сил отвратить гибель.

Максим взял свое “оружие” и медленно поднялся. Нога заныла, словно это он сам получил ранение, а не Ефрем. Острие арматурины уткнулось в грудь товарища, в то место, где под ребрами продолжало биться сердце, бестолково гоня кровь сквозь рану. Ефрем коротко всхрипнул, не сводя с напарника черных, расширенных глаз, но ничего не сказал. Он сам поступил бы точно так же – все, кто ранен, кто не может самостоятельно выжить или прокормить себя, должны быть добиты, чтобы их маленькое, тесное жизненное пространство было занято напирающей, полной сил молодой порослью, младшими братишками или сестрицами. Таков непреложный закон жизни.

Железка выпала из рук Максима. Он вдруг вспомнил, как три года назад друг спас его от личной проверки самодельных махалок – Ефрем обязательно хотел спрыгнуть с крыши сам, азартно споря с изобретателем.

Максим вновь нагнулся и вспорол перочинным ножиком ткань влажной штанины.

– Не дрейфь, приятель, – бодро сказал он. – Тебе ли бояться порезов? Сейчас забинтуем, и станешь как новенький. Точно тебе говорю. Тут и крови-то почти нет…

– Правда? – несмело улыбнулся Ефрем.

– Правда, конечно. Ты просто испугался, вот и ослаб. Сейчас замотаю.

Внезапно прямо над их головами в дом ударил снаряд, и сверху посыпалась каменная крошка. На тротуар поодаль упал кусок стены, подняв тучу белесой пыли; это заставило друзей прижаться к земле. Не теряя времени, Максим разорвал ткань на несколько полос и туго обмотал товарищу бедро, полностью скрыв рану. Затем помог подняться, поддерживая за пояс, и всунул в свободную руку Ефрема кусок железа.

– Нормально? Иди сам, а то мне тяжело тебя держать. Да и опасно, вдруг патруль…

Ефрем заковылял рядом, но было видно, с каким огромным трудом дается ему движение. На лице у него выступила испарина, особенно заметная оттого, что оба лазутчика были вымазаны в пыли.

– Ладно, ты подожди меня здесь, понял? – внезапно сказал Максим. – Я быстро.

– Ты правда вернешься?

– Здесь же самая короткая дорога! Лежи, пока рана не затянется.

– Она не успеет… Подожди, Макси. – Ефрем опустился на брусчатку, едва не утянув приятеля за собой. Он выглядел осунувшимся, словно разом повзрослевшим. – Ты должен освободить меня. Иначе…

Максим отмахнулся и скользнул вдоль стены здания, выбравшись на улицу. Здесь все так же никого не было, но он знал, что в некоторых квартирах точно остались жители. Пусть их совсем немного, но они обязательно найдутся – те, которым уже неинтересно поучаствовать в настоящем сражении. Или те, которые трясутся за свой скарб и боятся быть ограбленными: всякие пожилые тетки и старики, случайно дожившие до тридцати. А вот у патрулей сейчас другой работы полно, им надо добивать раненых, а на мародеров уже не хватает сил. Вот тут-то и настает время таких крутых пацанов, как Макси и Ефрем. Недаром учитель права, которого даже коллеги за глаза называли Параграфом, на своих уроках не раз говорил в обычной выспренней манере, сокрушенно качая головой: “Оспорить справедливость королевских Уложений – значит ступить на гибельный путь пренебрежения к Праву… – Все свои любимые слова он произносил только с большой буквы, подняв глаза к потолку. – Несправедливо короток земной путь преступившего Закон индивида”. Да, кличка у него была самая подходящая, он и ходил-то сгорбившись, словно нагруженный ворохом пыльных томов.

Избавившись от надоедливого образа учителя – в конце концов, в поисках жилища с признаками запустения и завалившимися за плинтус ценностями нет ничего противозаконного – и стараясь наступать на носки ботинок, Максим побежал вдоль стены, обшаривая глазами черные окна домов на противоположной стороне улица. В одном из них, кажется, мелькнула чья-то хмурая физиономия, но тотчас исчезла. Да ладно, какое тут кому дело до вороватого парнишки, когда снаряд готов разорваться в твоей квартире? Свое бы добро уберечь.