Корабль смерти, Стальной человек и другие самые невероятные истории (сборник)
Шрифт:
Все равно. Даже если они и сгорели.
Вечером стало ясно, что мальчик не умеет разговаривать.
Это было необъяснимо, для этого не существовало никаких видимых причин. Его язык был в порядке, горло выглядело абсолютно здоровым. Уилер сам осмотрел мальчика и убедился в этом. Но Паал молчал.
— Ничего не поделаешь, так уж оно случилось, — сказал шериф.
Он устало склонил голову вниз. Мальчик уже спал.
— О чем ты говоришь, Гарри? — спросила Кора, причесывая свои темно-русые волосы перед настольным зеркалом.
— Немного раньше мы с мисс Франк пытались уговорить Нильсенов отправить мальчика в школу. — Он перебросил свои брюки через спинку кресла. — Но ничего не добились. А теперь мне ясно почему.
Она взглянула на его отражение в зеркале и сказала:
— Может быть, ему сейчас очень плохо, Гарри.
— Можно попросить доктора Стейгера осмотреть мальчика, но я думаю, что это бесполезно.
— Но они же были образованные люди, — возразила Кора. — Ты думаешь, они что, не смогли бы научить его говорить? Скорее, у них были причины, по которым они не хотели делать этого.
Уилер покачал головой.
— Они были странными людьми, Кора, — сказал он, — из них самих слова было не вытянуть. Кто знает, могли они сами толком разговаривать? — Он недовольно хмыкнул, — Чего же удивляться, что они не хотели отдавать мальчика в школу.
Он уселся на кровать, потянулся и стал стягивать с ног длинные носки.
— Что за день такой, — пробормотал он.
— Вы ничего не нашли в доме?
— Ничего, совсем ничего. Никаких бумаг не уцелело. Дом сгорел почти до основания. Ничего, кроме вязанки полуобгоревших книжек, да и те ничего не объяснили.
— А еще что-нибудь? Неужели же нельзя ничего предпринять?
— Нильсены не были связаны ни с кем в городе и даже не считаются нашими горожанами, потому что не зарегистрированы в городских списках.
— Ох, господи!
Кора взглянула на свое отражение в овальном зеркале. Потом ее взгляд остановился на фотографии, стоящей на туалетном столике: Дэвид, ее сын, в возрасте девяти лет. Сын Нильсенов был так похож на Дэвида, подумалось ей. Почти тот же вес и рост. Может быть, у Дэвида волосы были чуть потемнее.
— Что же теперь будет с ним, с мальчиком? — спросила она.
— Трудно сказать, Кора, — ответил Уилер, — я думаю, что нам придется подождать до конца этого месяца. Том Полтер сказал, что в конце каждого месяца Нильсены получали по три письма — вроде бы из Европы. Нам придется дождаться этих писем и потом отправить их назад, адресатам. А мальчишка пусть побудет тут, пока не отдохнет и не поправится.
— Европа, — повторила Кора, — как же это далеко отсюда!
Ее муж хмыкнул, затем поднял одеяло и тяжело плюхнулся в кровать.
— Устал я, — пробормотал он и уставился в потолок.
— Ступай-ка спать, — сказал он жене, помолчав.
— Немного погодя, хорошо?
Она сидела у зеркала и расчесывала свои длинные тяжелые волосы, пока дыхание мужа не превратилось в сонное похрапывание. Подождав еще немного, она поднялась и тихо прошла через холл.
Река лунного света текла по детской кровати. Нежные голубовато-розовые блики омывали маленькие неподвижные руки спящего Паала. Кора стояла в тени у порога, глядя на эти беспомощные детские руки, не в силах шевельнуться. На миг ей показалось, что Дэвид снова спит в своей кровати.
Это были звуки.
Частыми ударами они разрывали яркие потоки его мыслей, они врывались в мальчика оглушающим гулом и грохотом. Он уже понял, что это какое-то неизвестное ему средство связи, но оно лишь забивало ему уши, а поток сознания непрерывно нарушался и обрывался, словно наталкиваясь на упрямую стену.
Иногда, в редкие минуты тишины и молчания, он ощущал проломы в этой стене и, ловя момент, устремлял свои мысли вперед — словно зверек, чующий запах добычи, перед тем как железные замки его ловушки с лязгом сомкнутся.
Но затем звуки начинали снова падать на него ритмичными ударами, раздражающие и скрипучие звуки, трущиеся о ясную поверхность его мышления, пока мышление не становилось сухим, болезненным и спутанным.
— Паал, — говорила она.
Прошла неделя, прошла еще одна неделя, пока наконец не пришли письма из Европы.
— Паал, неужели они даже не разговаривали с тобой? Паал?
Точно грубыми кулаками ударили в уши. Точно его вытягивали из себя самого сильными руками.
С ним не было ничего плохого в физическом смысле, доктор Стейгер сказал, что совершенно уверен в этом, и мальчик должен был научиться говорить.
— Мы научим тебя, Паал, все будет хорошо, мой дорогой. Мы научим тебя.
Ему казалось, что волны его сознания режут ножом: Паал, Паал, Паал.
Паал. Это был он сам. Он сразу понял это. Но сам звук, унылый и мертвый, тусклый и ни с чем не связанный, был совершенно чужд ему. В этом звуке не было никаких ассоциаций и напоминаний, ничего от него самого. Но настоящее его имя было более чем просто словом — это имя было им самим. Это имя воплощало его личность, его представления о себе самом, о своих родителях, обо всей его жизни. Когда мать и отец звали его или мысленно говорили с ним, его имя было гораздо важнее и интереснее, чем короткий неуклюжий звук, который постоянно звучал рядом с ним. Все было тесно сплетено в его настоящем имени, не выразимом в звуках.
— Паал, разве ты не понимаешь меня? Это твое имя, Паал Нильсен. Паал Нильсен. Разве ты не понимаешь меня?
Беспокойная, назойливая толкотня одного и того же звука, непереносимая для чувств. Паал. Звук снова и снова ударялся в него. Паал. Паал. Звук старался овладеть его вниманием, вовлечь его в унылый и бессмысленный хоровод других звуков.
— Паал, ну постарайся же! Паал. Повторяй за мной. Паал. Паал.
Вырвавшись прочь от нее, он убежал в ужасе, и она отыскала его в кровати своего сына, с перепугу укрывшегося одеялом с головой.