Корабль стрекоз
Шрифт:
– Дидрэк! – негромко позвал я, как бы в шутку.
– Брось сходить с ума, Игрэ. Между прочим, у меня родилась неплохая идея. Я думаю, Олли не будет возражать, если мы с тобой сделаем друг другу приятно?
Нецеломудренно облизывая губы, она стояла передо мной на полдороге к своей кровати, стояла в чем мать родила и похотливо терла соски пальцами. Если бы я не работал в борделе, это наверняка подействовало бы. А так, я просто знал – так делают все.
– Дидрэк! – крикнул я чуть громче, отступая на два шага.
Моя левая
– Сейчас же прекрати это! – громко потребовала Нин.
Но я и не думал ее слушать. Я уже орал, что было мочи, и стрекозье имя разносилось своим глубоким глоточным «э» по лениво просыпающемуся берегу до самого, казалось, горизонта.
– Дидрэээээээээээээээээээээк!
В тот же миг зеркальце, выброшенное вместе с моей левой рукой вперед, отразило недовольное лицо, чиркнув по животу и груди Нин. Словно голубая вода плеснула Нин в лицо – это утреннее небо, просочившись через дыру в крыше, на секунду отразилось в нем, но тут же отпружинило восвояси. В какой-то момент в нашем домике стало настолько тихо, что мне показалось, будто я оглох.
Я сделал шаг назад, но оступился о свои же сапоги, и самым клоунским образом свалился на спину. Из-за боли в спине и затылке, я пропустил мгновение, когда в нашу комнату хлынули стрекозы.
Зазвенели разбитые стекла, завизжала и распахнулась вскрытая живым сквозняком дверь, рассыпалась разобранная на соломинки крыша – они лезли, летели, просовывались и проникали отовсюду!
Нин пронзительно заверещала, но ее женский визг быстро перешел в малочеловеческий рев, а рев – в какой-то совсем уж нечеловеческий гул, перемежающийся низким механическим дребезжанием.
А стрекозы все пребывали.
Такого количества стрекоз я не видел за всю свою жизнь. Думается, если со всего цинорского побережья собрать всех стрекоз, и то не наскребется столько. Может быть, в нашей варанской математике даже нет подходящего числа, хотя грамотей Олли, конечно, заявил бы, что есть.
Там были крупные и крошки, глазастые – и слепыши. Сильные, здоровые, величиной с ладонь, с наеденными брюхами да бревновидными лапами. И едва расправившие крыльца, чахлые, субтильные, до прозрачности худенькие. И стар и млад.
Если бы меня попросили описать их в трех словах, я сказал бы, что они были разноцветными, уродливыми и хищными.
И, кажется, все они хотели одного – покрепче обнять госпожу наблюдателя Нин исс Ланай.
Они облепили, обклеили ее со всех сторон таким себе коконом.С минуту Нин ревела и барахталась в этом клубке. А потом затихла.
Неудобно устроившись в углу, я своими глазами видел, как самая огромная, яично-желтая стрекоза с выпуклыми, штрихованными глазами сцапала пробкой выскочившую из кокона крупную черную муху и, захватив ее тело своими мощными чернеными жвалами, отгрызла ей голову. Некоторое время муха трепыхалась на полу обезглавленная, но яично-желтый доел и
– 14 —
Наступило настоящее, позднее утро.
Труп Нин исс Ланай, покрытый словно бы татуированным пунктиром коричневых точек, вроде как изучал жизнь букашек – такое могло сложиться мнение у того, кто не знал бы, что она мертва.
Она лежала на животе, ее глаза были открыты и скошены вбок, словно она высматривала в земле тайные отнорки каких-нибудь там сверчков или паучков-бля-тарантулов.
Рука Нин была выброшена вперед, как у спящей, вторая лежала спокойно вдоль туловища.
Неприкрытые никем ягодицы по-прежнему выглядели довольно спортивно.
Я оттащил ее к самым качелям – мне показалось, будет на свой лад гармонично – эти жуткие качели и эта жуткая женщина.
Это ж надо было всех одурачить – и нас, и судейский комитет, и, наверное, много еще кого… Может, у нее еще и муж имеется…
Я сидел на корточках у порога. У моих босых ног лежал Олли – я только что выволок его из домика.
Строптивое его сердце билось как-то неладно – туктуктук-тук-туктук-туктук-тук.
Я выдал на гора все известные мне ругательства. Но Олли не очнулся, чтобы возмутиться и пожурить меня за неотесанность.
Туктук-тук.
«Большим мухам нужно много сока», – вспомнил я.
Чтобы не думать об Олли, я начал размышлять о наших заданиях.
Интересно, какая кара предусматривается за убийство наблюдателя? Нет, я не боялся, что меня обвинят – любому дедугану была бы очевидна моя невиновность. И все равно было интересно.
Я перечитал Правила.
Из них вроде ничего не следовало – про убийство наблюдателя там не сообщалось. Может, правда, тем, кто составлял Правила, такая дичь и в голову не приходила?
Как это не приходила? – тут же осадил себя я. А наше второе задание?
«Поджарить и съесть человеческое мясо?»
Вспомнились первые, наивные дни, когда мы всерьез обсуждали с Олли, кого пустить в расход. Бездетного рыбака или перехожего доходягу, когда мы спорили как вообще это смотрится с цивилизованной точки зрения… Олли еще плел что-то про Князя, перед которым мы должны выставиться сверх-вояками без комплексов…
Кстати о человеческом мясе!
Ведь теперь в моем, то есть в нашем с Олли распоряжении была целая тушка свежего, небольного человеческого мяса. Можно лавку открывать!
Хоть в принципе она и муха, а тело-то женское!
Короче говоря, я сбегал за метательным ножом и помчался к качелям.
Всего за несколько минут я облегчил тело Нин на несколько варанских фунтов.
Как бы там ни было, а второе задание нужно было выполнить. Не успел я разжечь костер и, нанизав на кулинарный прут светло-розовый, парной филей госпожи наблюдателя, как сверху, на тропинке, что вела со стороны калитки нашего тренировочного четырехугольника, показались три человеческие фигуры.