Корабли Санди

Мухина-Петринская Валентина Михайловна

— У тебя заболели глаза? — бросился я к ней.

Она села, придерживая повязку. Мама подошла к нам.

— Не пугайся, Санди. Из-за всей этой истории у нее воспалились глаза, и я приложила примочку. Только и всего. Пусть она полежит спокойно. Идем, Санди, я тебя покормлю. Мы уже ели.

— Но я хотел рассказать…

— Поешь и расскажешь.

Пришлось идти сначала на кухню ужинать. Наскоро все съел, выпил стакан крепкого чаю и поспешно вернулся к Ате. Она сидела на постели с завязанными глазами и смеялась. Но по ее щеке стекала слезинка.

— Садись, Санди, возле

меня. Значит, Ермака не исключили? Расскажи подробно.

— Сейчас расскажу. А где папа?

— Он спит, — сказала мама.

— Я не сплю, — отозвался отец из своей комнаты и вышел заспанный, застегивая на ходу домашнюю куртку.

Он выглядел очень молодо. У него уже давно не было приступов. Он сел в кресло, а я возле него на низкой скамейке и с жаром рассказал о собрании.

— Какие у вас на заводе хорошие люди! — растроганно заметила Ата.

Утром Ата еще спала, и мы завтракали втроем на кухне. Мама сообщила мне тихонько, что звонил Анатолий Романович и сказал, что его отстранили от следствия. Дело Зайцева поручено старшему следователю прокуратуры. Мама спросила, не знает ли он, что это за человек. Толя сказал, ч: о совсем его не знает, так как перед этим товарищ работал в органах госбезопасности. А перевели его для усиления борьбы с преступностью…

В этом было все дело. Усиление борьбы с преступностью. Конечно, давно надо было усилить эту борьбу, укрепить милицию и так далее. Но Ермак попал как нельзя некстати. Каждому, кто стал бы сейчас бороться за него, пришлось бы идти против течения.

Вот в чем была суть. Уяснив это себе, я немедля написал заявление о предоставлении мне отпуска за свой счет и, ни с кем не посоветовавшись, пошел к директору завода.

Павел Федорович Липендин был как раз у себя в кабинете и беседовал с инженерами. Там сидел, развалясь в кресле и вытянув длинные ноги в полосатых носках, Родион Евграфович. На сукне стола матово белели листы кальки.

Директор узнал меня.

— В чем дело, Дружников? Заходи. Извините, товарищи. В кабинете было накурено, но светло. Перламутровый дым переливался в солнечных лучах. Воздушное течение влекло его к раскрытому окну. Липендин — типичный «русак»: нос картошкой, карие глаза, русые волосы, мягкий подбородок, румянец на щеках, широкие плечи, высокий рост. Он производил впечатление очень мягкого человека, но на самом деле был «кремень».

В кабинете всюду модели кораблей. На полках, шкафах, письменном столе сияли металлом и лаком модели лайнеров, ледоколов, паровых машин, котлов, якорей.

Я протянул директору заявление. Как я и ожидал, он удивился.

— Ты же недавно отдыхал?

— Не отдыхал, а ездил в Ленинград сдавать экзамены. Но, я Павел Федорович, не для отдыха. Надо спасать Зайцева!

— Но это дело юристов. Что ты можешь сделать?

Я объяснил насчет ситуации. Как сейчас юристам может помешать обратное течение. Помянул «Голого короля» из сказки Андерсена.

Липендин поднял брови.

— При чем здесь «Голый король»?

— Ну, юристы не доверяли своим глазам: раз король, должен быть в мантии. А мальчишка взглянул непредубежденным взором и увидел другое. Ермакова история — тонкое дело… То, что иные-некоторые скажут мне, юристу могут не сказать. Но мне нужно время — утро, день, вечер, может, и ночь. В случае чего, я должен знать, что сделал все, что мог.

— Ты советовался с дедом?

— Он одобрит. Павел Федорович, я все равно не могу сейчас работать. Тогда мне придется уволиться…

— А ты хороший друг, Санди!

— Ермак давно сделал бы это для меня. Пожалуйста, подпишите, товарищ Липендин!

И он подписал — дал отпуск на неделю.

Я пошел проститься с кораблем. Без меня его могут спустить со стапеля. Нашу бригаду обещали включить в спусковую команду.

Долго я бродил по кораблю. Спускался в тесные машинные отсеки, гулкие трюмы, ждущие своих грузов. Облазил душные, темные коридоры гребных валов. Сколько таинственных, любопытных уголков! Моряки, плавающие на корабле, не всегда о нем так знают. А мы строили сами, потому и знали.

Потом зашел к своим и предупредил бригадира об отпуске.

— Думаешь чего-нибудь добиться? — с сомнением спросил Иван. — И вспомнил свое давнишнее: —Туда ворота широкие, обратно — узкие.

— Как для кого, — уклончиво заметил я.

Майка смотрела на меня с восторгом. Должно быть, видела во мне второго Шерлока Холмса.

Никто не понимал, чего я надеялся добиться и для чего мне нужен был отпуск. Ни одной минуты я не воображал, что сумею лучше квалифицированного юриста идти по следам. И не собирался разбираться в этих «следах».

Просто я хотел, когда настанет час, воззвать к с о в е-с т и. Этому учил Ермак. Он был убежден, что у самого пропащего, самого подлейшего человека все разно есть совесть. Только надо суметь ее пробудить.

Глава двадцать первая

ЧТО ЖЕ ТАКОЕ СОВЕСТЬ?

С чего начать? Уходя с завода, я на всякий случай взял адрес работницы из кузнечного цеха. Не она была мне нужна — ее Олежка.

Я вернулся домой, надеясь застать Ату одну. Так и было. Грустно напевая, она вытирала пыль.

— Почему ты не на работе? — удивилась Ата.

Я объяснил. Она подошла и села рядом со мной на диване. Мне понравилось, как она на меня смотрела. Но ее лучистые зеленоватые глаза словно потускнели.

— Ты сходи к доктору! — вырвалось у меня.

— А мне как раз завтра идти к Екатерине Давыдовне.

— Слушай, Ата, — начал я серьезный разговор, — постарайся вспомнить, у кого Ермак бывал последние дни перед… Это очень важно.

Ата подперла смуглым кулачком подбородок.

— Всех перечислять?

— Всех. Ну, у нас был. Еще у кого?

— У Ляльки Рождественской. Он к ним часто ходит. Они говорят о тебе…

— Обо мне?

— Единственная тема их разговоров — Санди Дружников. Это их и объединяет.

— Хм, а я давно у них не был. Надо навестить Петра Константиновича и Ляльку.

— Я вчера была у них. Теперь я часто к ним хожу.

— Как Петр Константинович?

— Очень расстраивается из-за Ермака. Он ведь несколько раз ходил и к Недолуге, и везде… Только это… хуже.

— Почему хуже?