Корела
Шрифт:
Эвакуация началась, и то к добру — меньше голодных ртов будет в осажденном городе, это большой плюс. К тому же, как не крути, но в других селениях Приладожья народа прибавиться за счет самой Корелы, в уезде и так с населением туго, есть такое слово «пустошь». Хотя многие плыли на Валаам и Олонец, чтобы там от шведского нашествия уберечься, но то правильно — саму Карелию тоже заселять надо. А вот в Новгород или Псков люди не торопились съехать — Смута и туда нахлынула мутной волной. Ряд крепостей в Ижорской земле, или Ингрии — Ивангород, Ям, Копорье — «тушинцы» еще держали за собой, поддерживая «второго» Лжедмитрия. И милости от московских бояр уже не ждали, порядком озлобленные — среди них хватало «болотниковцев»,
И крови прольется еще немало…
— Ничего, теперь иначе воевать будем, по-новому. Только без военно-технических новшеств обойдемся, пока еще рано. Вначале нужно нормальную производственную базу создать, промышленность — заводы и мануфактуры. Железо нужно плавить, руды ведь хватает, до самой Колы месторождения. Одно за другое цепляется, и все нужно делать комплексно, если во главу угла результат поставить. Но над этим будет время подумать, если, конечно, от шведов отобьемся…
Владимир прикрыл глаза — хотя солнышко сильно пригревало, но прохладный ветерок с близкой Ладоги навевал сонливость. Он сильно устал за эти дни, решая бесконечный перечень задач, который постоянно пополнялся. А ведь еще пока только воевода, без официального поста, хотя каждый житель, даже глухой, уже знает кто он такой на самом деле. И не до смеха тому будет, кто заикнется о его самозванстве — уже не поверят.
— Сейчас ничего не скажут, даже если из Новгорода епископ Сильвестр известия не получат о «семибоярщине». Слишком опасна ситуация, чтобы меня, единственного союзника, лишится. Ведь шведы открыто войска стягивают к границе, теперь не отрядом малым пойдут, а все три тысячи двинут. Ничего, справимся, если клювом не прощелкаем.
Стефанович поднялся из кресла, привычно отмахнулся от комаров — сюда он не залетали днем, ветерок мешал, но вечером появлялись в «силе великой», как сказал бы летописец. Народ свои «домашние средства» на основе дегтя использовал, а у него репеллент оставался, на год хватит, а там уже видно будет — прожить бы еще этот год.
— Ничего раньше срока отпевание делать — отобьемся, — как заклинание в который раз повторил про себя Владимир, сам он не был полностью уверен в успехе. Машинально покосился на грядку — выбрали в крепости самое солнечное место, натаскали корзинами лучшей земли, перегноя добавили. У брата в рюкзаке оказался пакет с картошкой — дюжина клубней, предназначенных для ухи. Пока партизанил, они ростки дали, а по прибытию в Корелу решил огород устроить — картошка от цинги первейшее средство, к тому же лет через десять, если все клубни как семена использовать, крестьяне уезда посадочным материалом обеспечены будут. Картофель самый полезный овощ для этих мест, где даже рожь с овсом плохо произрастает — холодно тут для зерновых, да и заморозки бывают. И хотя поздновато высадил, но ростки уже вылезли, зеленели на славу и давали определенную надежду.
Покосился на две кадушки — у Ваньки обычные семечки нашлись, видимо не протряхнул рюкзак толком, щелкал их постоянно. С десяток набрался, половину про запас оставил, остальные посадил в горшочках, два ростка проклюнулось. Теперь слуги таскают их с утра сюда, а вечером обратно в тепло дома заносят — подсолнух на северах только в теплицах расти может, ему солнечный юг нужен, хотя в Белоруссии он у него на даче хорошо рос. Но так в Гродно гораздо теплее, чем здесь. Жаль, конечно, что братец помидоров не взял, и перца горького или сладкого в стручках — тоже можно было их посадку организовать. Но чего нет, того нет…
Стефанович отвлекся от мыслей — к Детинцу, мерно вздымая весла, целой вереницей шли струги. Необычное зрелище, такое еще не случалось, чтобы целым караваном припожаловали сюда. И пробормотал:
— Так это из Новгорода князь Мышецкий приплыл…
Ладожское озеро у Сортовалы. Весь северный берег в шхерах…
Глава 21
— Обзавожусь я родственниками, хотя таковым им не являюсь. Ибо самозванец чистейшей воды, ан нет — с восторгом признали, что сильно похож на Одоевских, хотя в любом мире двойников найти можно, а людей просто схожих лицами еще больше. В конце-концов у нас прародители одни. Хотя кто знает — за четыре века кровушку могли и подмешать, а гены свое взяли, ведь доказано что генетика наука.
В другой ситуации Владимир может быть искренне рассмеялся, но сейчас ему было не до смеха. Вместе с Мышецким прибыл новгородский воевода князь Иван Никитович Одоевский, который являлся ему «дядей», и двоюродным братом его «матери», ливонской королеве Марии Владимировне, будучи младше ее на три года. Прозвище «дядя» имел Мниха, но звался еще как Большой, так как был у него еще младший на пять лет брат, полный тезка, прозванный Меньшим. А вот старший брат Василий умер двадцать лет тому назад. И с первой минуты дородный дядя в драгоценной собольей шубе взирал на него ошарашенно, потом сдавил в объятиях так, что кости захрустели. Да и князь Мышецкий тоже был маленько не в себе, разглядывая их двоих. А уж когда появился первенец князя Иван Иванович, по нынешним временам уже не юноша, а молодой мужчина, двадцати лет от роду и еще безбородый, так и Стефановичу стало немного не по себе — они были похожи, как старший брат с младшим. Тут даже Мышецкий произнес, что «родная кровь не водица, и завсегда свое возьмет».
И вот сейчас Владимир сидел в кресле и курил, размышляя. Информации навалилось изрядно. Дело в том, что тетка князя (и как выяснилось родная «бабка» самому Стефановичу в его нынешней ипостаси) была замужем за Владимиром Старицким, двоюродным братом царя Ивана Грозного. И казнена, вернее, отравлена вместе с ним, и их общими детьми, рожденными в этом браке. В живых оставили только Марию, что уже считалась невестой датского принца Магнуса, хотя ей было меньше десяти лет от роду. Но тут дело государственное — царю нужны были союзники в Ливонской войне, вот и пожалел девчонку. Так что прочитанная когда-то книга несла в себе вполне достоверную информацию. И сейчас он как ни крути признан Одоевскими — а ведь они последние удельные князья в Московском царстве, и род их не пресекся. Старицкие могли претендовать на престол, но из них, и то по женской линии, сейчас «нарисовался» именно он, со своей кандидатурой.
— Нафиг, нафиг — меня там убьют сразу, схарчат моментально, — Владимиру захотелось сплюнуть. Еще бы — пара Лжедмитриев, «сыновей» Ивана Грозного, и вот вам еще «родной» внук князя Старицкого. А ведь еще есть постриженный в монахи Василий Шуйский, и королевич Владислав, которому чуть позже пообещают царскую корону. Но там не срастется — его папенька, король Сигизмунд сам захочет примостить свою тощую шведскую задницу на московский трон. Объединить, таким образом, Речь Посполитую с Русским царством, понятное дело, под эгидой поляков…
— Ох и надымил ты тут, принц, сразу видно что ляхи с литвинами тебя учили. Вот только о том тебе не следует речь вести, как и заикнутся о том, кто твой настоящий отец. Что глаза вытаращил, милый мой племянник, не обижайся на дядьку. Поди сам не знаешь, кто твой настоящий отец. А потому прими совет — учи датскую речь, и как можно скорее.
Иван Никитович уселся в кресло напротив него, взмахнул рукою, отгоняя от себя табачный дым — Владимир затушил сигарету, но аккуратно, превратив ее в «чинарик».