Корень мандрагоры
Шрифт:
— Мара, поправь меня, если я не прав. Вот эту вот свою безумную затею ты собираешься опробовать на мне, правильно? И при этом не желаешь делиться со мной информацией о возможных последствиях, да? Я инстинкт самосохранения пока не пропил. Я не буду лопать человекоподобное растение, которое к тому же орет, не зная, в какие проблемы это может вылиться. С потенцией у меня все в порядке, кладоискательством я не болею, а неуязвимость — качество, приобретаемое и без магии. Спортом нужно для этого заниматься. Так что если ты не будешь со мной откровенен до конца, то придется тебе смириться с мыслью, что претендент на должность этого твоего homo extra берет самоотвод. Я даже не знаю, что такое лакрица! Может, она хуже дерьма на вкус! И кстати, почему ты не рассматриваешь свою кандидатуру на должность подопытного кролика?
Я был не таким уж и возбужденным, как хотел казаться. Но я знал Мару: если он не хотел о чем-то говорить, он просто не реагировал на вопросы. Но то, что мы собирались сделать, было куда серьезнее выбора пива для вечеринки. Мне необходимо было знать все, а потому я вкладывал в слова некую долю агрессии.
Мара поставил на стол бокал, зажмурил глаза, потер пальцем подбородок. Сказал наконец:
— Верно, Гвоздь. Ты имеешь право знать все. И я тебе расскажу… Свою кандидатуру я опробовал в первую очередь.
— Ни фига себе! — выдохнул Кислый, и я его понимал: история принимала интересный оборот.
— Я не верю своим ушам. Мара, так ты уже того?.. Extra-naturalis?
— Я не прошел испытание, — продолжил Мара, глядя в пространство перед собой. Мое замечание он, кажется, не расслышал. — У любого psychetropos'а есть критическая дозировка, после которой можно уже не вернуться. Экспериментаторы, которые перебарщивали с ДМТ, например, потом совершенно не помнили сам трип, но точно знали, что испытали что-то невыносимо ужасное. Тут все понятно: их сознание выключало память, дабы спасти рассудок. В случае же с передозой ЛСД очень высока вероятность сумасшествия, и даже хуже — можно вообще сжечь мозг и превратиться в овощ. Но я не хочу использовать синтетические продукты. Все должно быть чисто, все должно быть так, как делает сама Природа, поэтому — мандрагора. Это очень сложный psychetropos. Помимо уровней раскрепощения восприятия и расширения канала внешних информационных полей у нее есть и более глубокие уровни. Но они… по ту сторону страха. Я не смог преодолеть огненную стену, хотя прекрасно понимал, что никакого огня в реальности нет. Мое сознание сжалось в трепещущую от ужаса точку, еще бы немного, и оно растворилось бы в безмерном Ничто… Я не могу быть глиной для нового психотипа, мои нервы из дешевого пластика, сознание — из олова. Все это легко плавится на огненной границе Беспредельного…
Я слушал Мару и наполнялся недоумением и смутной тревогой. Его голос звучал глухо и потому непривычно. Было понятно, что он и в самом деле взволнован, а значит, действительно говорил о чем-то важном. О чем-то, что на него повлияло, а то и изменило его. Мара продолжил:
— Когда я оклемался от этого чудовищного трипа, я долго размышлял над тем, почему все так произошло. В конце концов я понял, что не смог пройти фильтрующий слой очищения, страх не позволил мне опуститься на запретные уровни, а стало быть, не суждено мне открыть эру нового человека. Вот тогда-то я и начал искать человека с кремниевой психикой и титановым сознанием.
Мара сфокусировал на мне взгляд, пару секунд пристально смотрел мне в глаза, словно хотел этим взглядом подытожить сказанное. Мне почему-то стало его немного жаль. Я сказал:
— Что ж… Значит, ты считаешь, что мои нервы и сознание несколько… крепче.
— Да, Гвоздь. В этой истории я — Иоанн Креститель, я только предвещаю появление мессии. Сам я не способен делать из воды вино, воскрешать мертвых, исцелять больных и предсказывать будущее, но я могу помочь новому человеку стать тем, кем он должен быть. Я могу помочь тебе, потому что ты, Гвоздь… ты сможешь. В нашей истории ты и есть соль земли. Ты и есть мессия.
Мара взял бокал, сделал большой глоток, снова поднял на меня глаза. После такого заявления мне как-то стало неудобно расспрашивать дальше о воздействии мандрагоры на сознание и физиологию. И так было понятно, что для моей психики это будет серьезная встряска. Я спросил:
— Но почему все-таки мандрагора? Почему не псилоцибино-вые грибы, например?
— На самом деле я думаю, что сам по себе psychetropos не так уж и важен. Гораздо важнее, кто и зачем его употребляет. Можно сто лет разбрасывать зерна пшеницы на каменном плато, и ни один колосок не взойдет. Но достаточно бросить одно зерно в чернозем…
— Я понял. И это все?
— Нет… — Было видно, что Маре не очень-то хочется вдаваться в подробности, но деваться ему было некуда. — Мандрагора — один из самых опасных растительных психоделиков. Это очень сильный и очень непредсказуемый psychetropos. Именно поэтому тысячелетия истории окутали его ореолом магии и мистики. И именно потому, что он настолько опасен, он более всего подходит для нашей цели…
— То есть с ним у меня максимальная вероятность сыграть в ящик? — уточнил я.
— Примерно так, — спокойно ответил Мара и улыбнулся мне самой обворожительной улыбкой, на которую только был способен. — Но я уверен, ты сможешь с ним справиться. Понимаешь, парень, грибы — они мягкие. Я бы даже сказал, добрые. Они как дети, с радостью показывают свой мир. У грибов нет запретных уровней, нет фильтрующих барьеров. Именно поэтому они не подходят для нашего эксперимента.
— Гвоздь… это… сможет! — вдруг заявил Кислый, о существовании которого я уже почти забыл.
— Ага, — согласился я, пытаясь представить себе, на что же похож «фильтрующий слой очищения». Ничего путного в голову не приходило. — Смогу. Чтобы ты, Кислый, потом на перегное, который останется после слияния информационных структур «Гвоздь-мандрагора», взрастил новую религию.
— О религии позаботимся позже, — совершенно серьезно произнес Мара, подался вперед и, не сводя с меня глаз, спросил: — Так что у нас с Казахстаном? Едем?
Кислый, уже растянувший губы в улыбку, очевидно, в предвкушении должности папы римского в новой религии, враз посерьезнел.
Я смотрел на Мару и думал, что мне стоит сказать «нет» хотя бы для того, чтобы посмотреть на его реакцию. И еще чтобы остаться в привычной и уютной жизни — знакомой, логичной и предсказуемой. В этой комнате с черным и мокрым окном, в этом городе с отсыревшими улицами, подальше от распахнутых просторов казахстанских степей, от плавящих горизонт закатов, от огненных границ Беспредельного, от невозможности одного человека шагнуть в Великое Ничто и от возможности другого прыгнуть туда с головой… от безумной идеи революции духа, сознания и морали… Остаться обычным человеком с его простыми потребностями и мелкими желаниями; рядовым гражданином, который приходит каждый день после работы домой и под бутылку прохладного пива и уверенно растущий животик внимает навязчивому трепу телевизора… которого у меня нет. Остаться в том, из чего Мара так отчаянно хотел нас вырвать… Я медленно отрицательно покачал головой, следя за тем, как застывает лицо Мары, выдержал пару секунд паузы, улыбнулся и сказал:
— Ладно. В конце концов, почему бы и не посмотреть на предгорье Тянь-Шаня.
Мара откинулся на спинку стула. На его губах блуждала улыбка, черты лица расслабились.
— Я знал, что на тебя можно положиться, парень.
— А я? — вдруг подал голос Кислый. — Это!.. Возьмите меня. В Казах… стан!
Наверное, Мара не думал о таком повороте событий. Он некоторое время молча рассматривал Кислого, потом пожал плечами, перевел взгляд на меня, сказал:
— Мне все равно. Если ты не против, пусть едет. Может, сгодится на что-нибудь.