Корень зла
Шрифт:
— Ну тебя к шуту и с приказчиком! Играй, ребята, наплюй на приказчика!
Скомороший староста выступает вперед, подходит к десятскому с глубочайшим почтением и, снимая с головы берестяной колпак, спрашивает его:
— А дозволь у твоей чести узнать, кто будет вашей слободы приказчик.
— Вестимо кто! — отвечает скомороху десятский. — Кузьма Иваныч, что на Хамовном дворе…
— О! Так этого мы знаем! — весело подхватывает скоморох. — Этого мы как на место ставили, учили: «Приказчик, приказчик, клади деньгу в ящик — алтын за сапог!»
Вся толпа и сам десятский
и закружились, завертелись, пошли по снегу вприсядку…
— Любо! Любо! Вот так пляшут, черти! Глянь-ка, глянь, Дуняшка! Ногами-то, ногами — тьфу, пропасти на них нету!
— Господа скоморохи! — крикнул в это время какой-то парень в сером кафтане, подбегая к ватаге, — вожаков с медведями требуют на Хамовный двор, приказную боярыню тешить.
— Вали, меньшая братия, на Хамовный двор! — кричит скомороший староста. — Поворачивайтесь, Михаилы Ивановичи! Потешьте ступайте сердитую боярыню!
И между тем как отдельные группы скоморохов действуют в разных местах слободы, привлекая общее внимание и возбуждая неумолчный хохот толпы, часть их пестрой гурьбы с вожаками медведей отделяется и идет на Хамовный двор, а за нею вслед валит толпа народа посмотреть, как ученые медведи с ряженой козой плясать станут.
Все население Хамовного двора высыпало на крылечки да на рундуки хамовных изб. Все теснятся, толкаются, все хотят поглазеть на предстоящее представление. Вон на крылечко и сама боярыня Настасья Ивановна выплыла со своей служней да с опальной боярышней Ириньей Луньевой. А около боярыни и пузатый приказчик Кузьма Иванович, и государев стольник, что царское жалованье слобожанам привез.
Вот и скоморохи с медведями ввалились во двор, идут кругом двора широкого, всем низкий поклон правят.
— Смотри-ка, Палашка, хари-то, хари! Ай, Господи! Глазищи-то какие намалеваны!
— А на медведях-то! Шапки набекрень надеты! А у бурого-то, смотри-ка, кушак подвязан, а на кушаке саадак да сабля! Прости Ты, Господи!
И даже сама боярыня изволит улыбаться, когда перед ней останавливают вожаки обоих медведей и заставляют мишек кланяться ей в землю.
— Кланяйся, Михайло Иванович, боярыне ласковой! — нараспев повторяет вожак, дергая медведя за цепь. — Да кланяйся ниже, до сырой земли! Да кланяйся и приказчику Кузьме Ивановичу, да не так низко, как боярыне!
Общий хохот кругом. Сама боярыня изволит смеяться со стольником и приказчиком.
А между тем два скомороха уж успели нарядиться в козий мех с золотыми рожками и пошли кругом медведей приплясывать, то ударяя в бубен, то поваживая смычком по гудку.
— А ну-ка, Михайло Иванович, как леженка без рук и без ног на солнце лежит, а одну голову подымает… А как мать родных детей холит, а мачеха пасынков убирает…
Восторг толпы достигает крайних пределов. Слышатся голоса:
— Ай, любо!.. Истинно так!..
— А как жена милого мужа приголубливает, порох из глаза у него вычищает… А как теща зятя потчевала, блины ему пекла да, угоревши, повалилася…
Вдруг в самый разгар этой медвежьей комедии вывернулся из толпы какой-то детина в сером кафтане, сунулся к медведям, невесть откуда выхватил пистоль да над ухом у одного мишки из пистоли — хлоп! И опять в толпу юркнул, окаянный…
— Ай, батюшки! Убил, убил! Застрелил! — ревет во весь голос скомороший староста и бросается на землю между медведями.
— Ай, застрелил! Держи его, держи! — кричат вожаки и выпускают из рук цепи медведей.
Ошалелые от выстрела и криков медведи рычат и мечутся по двору, бряцая цепями, и лезут на толпу.
Крик, визг, шум, давка, ругань и общее бегство во все стороны… Суматоха и сутолока поднимаются невероятные! Все кричат, все вопят, и никто ничего не понимает. Степенная боярыня Настасья Ивановна завизжала первой и хотела броситься с крыльца в хоромы, да сзади нее натолкалось полное крыльцо девок и дворни, что и не пролезть, и не продраться.
— Пустите, пустите! — кричит она во все горло, отвешивая направо и налево тумаки и оплеухи. Но ее кто-то хватает за руки, и держит крепко, и плотно накрывает овчиной.
— Ай, чтой-то! Задушили! Пустите! — слышится ее визгливый голос среди общего гама и крика.
— Батюшки мои! — кричит кто-то из дворни. — Смотрите-ка, боярыня-то наша, никак, ошалела! Козой нарядилась! И Кузьма Иванович! Да кто же это на них круту скоморошью надел? Ха-ха-ха! — галдят и хохочут кругом люди, убегая со двора и указывая пальцами на оторопевшую боярыню и приказчика, которые наконец освобождаются от своего шутовского наряда, оправляются и с удивлением посматривают друг на друга.
— Матушка, Настасья Ивановна! — пыхтит приказчик. — Что же это? Наваждение бесовское, что ли?
— Где скоморохи? Где все наши Кадашевские ротозеи?! — кричит боярыня и мечется по опустелому двору. — Где десятские? Где староста? Куда все разбежались?
Но никто их не слышит. Над селом носится шумный и веселый гам праздничного похмелья. Толпы народа гуляют… Ими запружены все улицы, все закоулки… Свист, песни, хохот — все сливается в общий гул. А на околице слобожане провожают «веселых скоморохов», которые вместе с медведями спешат убраться подобру-поздорову восвояси и поют на прощанье с присвистом и гиком:
Эх вы, братцы! Эх вы, братцы! Кадаши! Кадаши! Променяли красну девку На гроши, на гроши! А мы взяли красну девку В барыши, в барыши!И только тогда, когда след скоморохов пропал на дороге, вдруг по толпе пронеслась весть:
— Братцы! Ведь скоморохи-то у нас с Хамовного двора боярышню выкрали!
— Что врешь-то! Незнамши! Скоморохи выкрали! — кричит Авдюшка Хамовник, совершенно уже опьяневший. — Ты меня спроси! Я все знаю…