Коричневые башмаки с набережной Вольтера
Шрифт:
– Я ж не сахарный, от трудового пота не растаю!
Сахар?.. Безумная идея то появлялась, то исчезала, маячила на краю сознания, играла в прятки со здравым смыслом.
Труп Жоржа Муазана лежал на стопках книг. Риск велик, тело начнет разлагаться, к тому же оно не уместится там, куда его предполагается поместить. Нужно принять какие-то меры…
И тут идея оформилась окончательно, вырвалась на простор, воссияла: сахар! Отличное средство замаскировать трупный запах!
Из корзины была извлечена первая банка и перевернута над трупом. Ее содержимое медленно потекло на грудь мертвеца. Алая густая масса – клубничное варенье.
Вторая банка, третья…
Желтое – лимонное. Оранжевое – абрикосовое.
На все про все ушло минут десять. Три десятка банок опустели. Жорж Муазан под слоем конфитюра стал похож на мраморную, блестящую, отполированную скульптуру с надгробной плиты. Часы под стеклянным колпаком на каминной полке пробили половину четвертого вечера. Во дворе, охраняемом драконом, визгливо завопила женщина:
– Мурзик! Мурзик! Иди к мамочке, скотина! Жрать пора!
Глава шестая
Среда, 12 января
День обещал выдаться не по-зимнему теплым. Амадей лениво развалился на лавочке; над ним возвышалась статуя Вольтера, окруженная свитой из голубей. Отличное местечко, чтобы побездельничать, греясь на солнышке и посматривая на зевак, которые то и дело собираются у стоек букинистов и расходятся восвояси. Амадей предался своему любимому занятию: он мысленно составлял каталог женских типов. Некоторые дамочки, проходившие мимо, смахивали на богато украшенные новогодние елки. Амадей усмехнулся – они напомнили ему о тех экстравагантных созданиях, что во времена Людовика XV носили платья с юбками, приподнятыми с помощью тростниковых обручей, скрепленных лентами, – некоторые модели подобных «корзинок» достигали трех с половиной метров в диаметре, и при каждом шаге модницы раздавался ужасный скрип, из-за чего их прозвали «крикуньями». Амадей потер яблоко о рукав, с хрустом откусил и принялся наблюдать за усатым букинистом лет шестидесяти, в очках и помятом цилиндре, открывавшим четвертый ящик с книгами.
Ангела Фруэн добралась до набережной Вольтера и позволила себе немного передохнуть – тем более что там уже прохаживался обрезчик сучьев, к которому она питала симпатию. Ангела ничего не имела против мужчин, не слишком заботящихся о своем внешнем виде, – главное, чтобы они были при галльских усах и могучей мускулатуре. Гаэтан Ларю соответствовал.
– День добрый, месье Ларю, мне срочно нужно утешиться – я в ужасном настроении. Представьте себе, меня ограбили!
Она рассчитывала, что Гаэтан пригласит ее в бистро, но тот лишь изобразил пылкое сочувствие:
– Не может быть! Когда же?
– Вчера вечером. Ах, что за люди, что за люди! По счастью, дети еще были в школе, иначе вообразите себе сцену… Меня до сих пор трясет!
– Что у вас украли?
– Резак и горшочки с конфитюрами! Бог с ними, с конфитюрами, не жалко, но резак дорог моему сердцу – он принадлежал покойному негодяю Гратьену. Муженек бросил меня одну с детьми, но все же когда-то мы с ним любили друг друга – до того как ему бес в ребро ударил и он начал ухлестывать за молоденькими. Все же некоторые чувства к нему у меня остались… В общем, после кражи пошла я в комиссариат полиции, а фликам на все наплевать, они даже не знают, что такое резак!
– Я тоже не знаю. Что же это? – прозвучал мужской голос, и Гаэтан Ларю обернулся к подошедшему незаметно человеку:
– Неужто сам монсеньор Амадей? Как вам удается неслышно подкрадываться? А что это вы так разоделись? Вроде не сезон для карнавала.
– Зато ему тепло! – вмешалась Ангела. Глядя на новоприбывшего, она вдруг почувствовала холодок между лопатками. А ведь месье Амадей – ужасно привлекательный мужчина. Как это она раньше не замечала? Они уже месяц каждый четверг играют по вечерам в пикет [38] у нее на кухне, пока дети учатся в церковной школе…
38
Пикет – карточная игра. – Примеч. пер.
Амадей лишь улыбнулся. Уязвленный поведением Ангелы обрезчик сучьев продолжил метать стрелы в жертву:
– А вы для человека столь скромного положения – настоящий щеголь. Портному небось платите тем, что в карты выигрываете? Что-то он у вас от моды отстал…
– Ишь ты – мода! – воскликнул недавно явившийся Фердинан Питель. – Важно не то, что на человеке, а то, что у него внутри! И только попробуйте назвать меня монсеньором!
– Господа, господа, довольно, сложите оружие! Я скромный разночинец, зарабатываю на жизнь продажей альманахов и канцелярских принадлежностей. – Лицо Амадея по-прежнему хранило приветливое, добродушное выражение. – В равной степени мне доставляет удовольствие нести утешение тем, кого болезнь, одиночество или скука отдаляют от их современников. Всего лишь несколько партий за столом – и уныние отступает, бремя бытия не давит им на плечи. Я играю в шахматы, в шашки, в триктрак, в домино и тем самым получаю прекрасную возможность изучать нравы себе подобных. Порой я проигрываю. Случается, что побеждаю, и тогда мне платят – это правило я блюду неукоснительно. Ведь иначе мои партнеры по игре решат, что я провожу с ними время из жалости, и приятность общения будет нарушена.
– Стало быть, вы бродячий торговец, взявший на себя труд утешать всех скорбящих и страждущих? – ехидно уточнил Гаэтан Ларю.
– О нет, я бы надорвался! В настоящее время моей поддержкой пользуются пожилая любительница экарте и паралитик, увлеченный батаем [39] . Кроме того, я составляю компанию трем игрокам в покер, у которых четвертый приятель попал в больницу, и гадаю на картах Таро для одной бабули каждый вечер – она очень надеется в скором времени унаследовать приличное состояние, и я подпитываю ее иллюзии. Так что за вещица этот ваш «резак», мадам Фруэн? Неужто нечто вроде бриллиантового колье?
39
Батай – карточная игра. – Примеч. пер.
– Шутить изволите! – фыркнул Фердинан Питель. – Это такой здоровенный нож – его одним концом крепят к верстаку и с его помощью тачают сабо.
– Ах да, вы же сапожник. Мне как раз нужно подбить новые подметки на башмаки. Я ими дорожу как зеницей ока – мы вместе повидали немало стран.
– До того как переехали в Париж, мы жили в Камамбере, в деревеньке под Байё, – влезла Ангела Фруэн, уязвленная недостатком внимания к своей персоне. – Мой муж сабо тачал. Лучше б так и сидели в глуши, право слово! Воры мне вчера ко всему прочему еще и окно разбили, пришлось заткнуть дыру газетами. Только холода нынче такие стоят, сами видите, что надо как можно скорее стекло заменить, а это какой удар по семейному бюджету!
– Ячмень – ужасно неприятная штука, глаз болит, – невнятно пожаловался Вонючка, вернувшийся из кафе. Перегаром от него несло сильнее, чем обычно. Он по привычке притворялся глухим – вкупе с винным выхлопом ему это, как правило, помогало остаться при своих, если клиент пытался торговаться.
– По крайней мере ни дождя, ни шквального ветра можно не опасаться, – выдал предсказание Люка Лефлоик.
– Если хотите, Анге… мадам Фруэн, я поставлю вам новое стекло на следующей неделе. Бесплатно, – шепнул Ангеле обрезчик сучьев.