Коридор в 1937-й год
Шрифт:
Новую должность Дьюк сначала невзлюбил: что хорошего быть нянькой? Но вскоре оказалось, что все совсем не плохо и даже где-то хорошо. Напряга – никакого, ответственность – практически нулевая. Он быстро понял, что здоровье детей врагов народа, а также условия их жизни никому не интересны. Даже наоборот – чем хуже им, тем лучше. Воспитательная мера такая. И смертность в детском заведении никого не волновала. Чесеировцы – по сути, изгои. Кому они нужны?
Единственное, понял Дьюк, к детям не прикасаться. А лучше вообще от них подальше держаться. На это воспитатели есть. Пусть те сами думают, как
Получив хлебное место, куда продукты, да и всякие там другие товары доставлялись, тело Дьюка округлилось за два года, оплыло жирком, приобрело симпатичный животик. И бывший энкаведешник даже почти пить бросил. Только порой, когда вокруг него слухи похаживали, что иногда снисходит на власть наверху желание проверить, как выглядит приписанное к ним детское учреждение. Побаивался проверок Дьюк, хотя не сильно верил в таковые.
И все-таки страх держал от слишком опрометчивых поступков. Отсюда выходило, что много не наворуешь. А ведь у него молодая жена. Да и старая семья есть хочет, причем не просто хлеб, а хлеб с маслом.
Время шло, ничего плохого – для Дьюка – не случалось. Нынешний директор вскоре привык к детдомовской «безопасности» и, поразмыслив, решил: предупредить перед проверкой – предупредят (есть у него приятель в нужном месте). Поэтому матрац выдавать – один на три кровати. Подушки вообще пусть в кладовке лежат. К тому же, из-за этой мягкой роскоши только клопов в спальнях прибавляется. Еда для детей – строго по лимиту. Чтобы под матрацы лишнее не растаскивали. Хватит тараканов в столовой. Зачем еще один вид насекомых в спальнях?
Поначалу, в первый месяц работы, его раздражали детские физиономии со взглядами исподлобья. Потом привык. Мальчишки грубить боялись. Воспитатели с ними особо не церемонились. Раздавали тумаки налево и направо. Женщин в педагогическом коллективе не было – только мужики. Многие, как и он, бывшие военные. Вообще, работников оказалось найти трудно для подобного учреждения. Кому охота с «малолетними преступниками» возиться? Поэтому приходилось брать, кого попало. Был у него даже с судимостью один. За убийство отсидел. Теперь вот в воспитателях числится. Зато дети в его группе по струнке ходят.
А так, работать здесь намного спокойнее, чем в конторе. Сон к Дьюку вернулся. С молодой женой чаще видеться получалось. Правда, капризная она у него. Вот, на Кавказ, к морю, захотела. Теперь крутится Дьюк, как может. Казенные денежки на поездку откладывает.
…Дьюк стоял у окна, отхлебывал мелкими глотками горячий чай, только что принесенный из столовой услужливой заведующей по питанию. Задумчиво смотрел во двор, где бегали пацаны, пихаясь, пиная друг дружку. Борьба за выживание и самоутверждение здесь – посильнее классовой. И сбежать невозможно. Во-первых, забор у них крепкий, каменный. Во вторых, воспитатели шманают детей: попробуй
У ворот появился Кирков, тот самый воспитатель, из бывших уголовников. Какому-то мальчишке ухо закрутил. Заслужил, значит, малолетний.
Кирков отвлекся, на ворота посмотрел. Пацана оттолкнул, шагнул к железной преграде. И тут только Дьюк заметил: стоит за воротами его бывший коллега, энкаведешник. И похолодело внутри у Дьюка так, как будто дедушка Мороз в его желудок заглянул. Неужели по его, дьюковскую душу, пожаловали?
Увы, как ни храбрился директор детдома, тут понял: страх жил где-то глубоко внутри и никогда не оставлял его, страх, что вдруг однажды в здание детского дома войдет милиционер или, вот как сейчас, собственный бывший коллега, и предъявит ему обвинение в воровстве.
Вздрогнул Дьюк и выплеснул на себя чай, когда увидел, как Кирков пропустил на территорию детдома человека в военной форме.
Энкаведешник спросил что-то у Киркова, тот тут же замахал руками, показывая дорогу – ну, точно, в кабинет к Дьюку.
– Доигрался! – простонал директор и, поставив чашку с остатками чая на стол, потянулся в выдвижной шкафчик за таблетками.
Потом отдернул руку, сделал глубокий вдох, нацепил на рот заискивающую улыбочку и выскочил из своего кабинета навстречу военному…
…Сашу никогда не привлекали военные профессии. Но, надев форму, он почувствовал, как весь внутренне подобрался. Причиной было не состояние неопределенности перед тем, что сейчас он собирался делать. Это была именно военная форма. Странным образом она влияла на человека, заставляя его соответствовать.
Он зашел в здание, огляделся. Покрашенные в синий цвет стены. Белый потолок. Портреты вождей, красное знамя в углу. Плакаты о партии и ее великом пути.
– Здравствуйте! Здравствуйте! – навстречу ему катился невысокий толстячок с неестественной улыбкой. – Рад! Очень рад!
Саша слегка растерялся столь пламенным восклицаниям незнакомого директора детдома – как будто поджидали парня здесь. И просто чудом не подал виду. Опять же, наверно, форма не дала неправильно отреагировать на необычную, слишком горячую, встречу.
– Чаю? Или может, пообедать желаете?
Саша, хотя и был голодным, чувствовал, что сейчас в горло не полезет даже самый вкусный кусок. Он отрицательно качнул головой и, кашлянув, для того, чтобы сделать голос построже да побасистее, произнес:
– Давайте лучше сразу к делу!
– К делу? – в глазах директора метнулся страх. – Ну, давайте. Пойдемте в мой кабинет.
Он пропустил Сашу вперед и сам засеменил следом. Парень слышал за своей спиной тяжелую поступь и сбивавшееся дыхание…
…Саше было предложено присесть в кресло или на диван. Но мнимый военный опустился на стул – на кресле или на диване спина сразу ссутулится, тело расслабится. Саша же хотел быть готовым к любым неожиданностям.
– Я пришел за мальчиком, который был доставлен сюда пару дней назад. Константин…, - Саша поднял глаза к потолку, пытаясь изобразить, что вспоминает фамилию пацана.