Корм вампира
Шрифт:
За пару мгновений забираюсь наверх и замираю — копье почти уткнулось в грудь, а детские глаза… Не детские глаза на детском, пока еще, лице.
— Откуда будешь? — Голос наглый, руки не дрожат и лишь глаза, все-таки выдают маленького человечка.
Ему страшно.
— Сейчас — с Иртыша. — Я осторожно усаживаюсь на камень, давая понять, что все понимаю и резких движений делать не буду.
— Врешь! — Копье замерло, почти касаясь моего левого глаза. — От тебя соленой водой пахнет и снегом.
Я пожимаю плечами, мол, думай, что хочешь.
— Зовут,
— Не нукай… — Ответ, вбитый в подкорку десятилетиями общения с себе подобными, сказывается. — Не запряг!
Осторожно снимаю рюкзак и вытаскиваю из него сверток с едой.
Сколько я уже миров "пробежался"? Семь? Или восемь?
А жрать только сейчас захотелось. Да причем так, словно я суток трое по лесу бежал, без остановки.
В свертке оказался хлеб, пара кусков мяса и странные печеньки, по запаху вроде с ванилином и корицей, но с ошеломительно-зеленым цветом, на изломе.
Честно разделив продукты на пополам, жестом предложил устраиваться и угощаться, а сам, принялся осматриваться по сторонам.
Безголовая волчья тушка на возвышении слева. Три мохнатых тела и еще одно, видимо отползшее в сторону, да и околевшее — а ведь пацан совсем не плохо так повоевал. Причем, ясно видно, что воевал именно он — в округе, кроме него и меня ни единой живой души. А тушки — только Младших.
Не вовремя вампирские выкормыши вырвались на волю. Не за тем погнались. И теперь украшают осенний пейзаж своими серыми шкурами, вывалившимися внутренностями, да алой кровью, быстро темнеющей на желтой, степной траве. Жесткой и привычно пахнущей безграничным раздольем.
Словно домой вернулся.
— Ик! А, запить, ничего нет? — Мальчишка раскатисто рыгнул, расплываясь в довольной ухмылке сытого человека, совершенно уверенного, что вот теперь-то дела точно пошли на лад.
Пришлось снимать с пояса флягу, ту самую, в которой эльфы держали свою, так сгубившую их, настойку. Теперь в ней плескалась холодная вода, набранная мной на третьем выходе, там, где в синее небо рвался на своих перепончатых крыльях, золотистый дракон, вылупившийся из синего пузыря.
— Холодная, с-с-с-с-с… — Пацан уставился на меня, решая для себя сложную задачу — мат или не мат? — Собака… Уф-ф-ф…
— Наелся? — Я вертел в руках "зеленую" печеньку. — Меня Олег зовут…
Вечно у меня все на "заднем уме держится"! Нормальные люди здороваются, представляются, и только потом, хлеб-соль делят!
— Гуим. — Мальчишка зевнул, напоминая, что жизнь наша война.
Имя, знакомое по такому давнему прошлому, заставило убрать печеньку и напрячь мозги.
Что именно я помнил о своем крестном?
Ничего, кроме имени. А, и еще он, вроде, охотник. Или ученик сакрасса?
Нет, не помню.
— До вечера успеем до реки добраться. — Гуим подставил осеннему солнышку свое лицо, щурясь и радуясь мигу покоя. — А здесь, сожрут нас, укурки мохнатые. Уснем, а проснемся у них в пузе!
— Вот и давай спускаться, — согласился я, укладывая остатки продуктов в рюкзак. — А почему — "укурки", Гуим?
Пока я возился, пацан успел отлить с высоты камня, заправиться и спуститься вниз, все так же сторожко крутя головой и прислушиваясь к шуму поднявшегося ветра.
— Почему "укурки"? — Я спустился и встал рядом, сравнивая давнего своего "крестного", седого и в очках-консервах и этого молодого пацана.
Ничего общего, вроде бы… Может, я ошибся и это совсем другой Гуим? Мало ли Гуимов на свете?!
— Так они людьми становятся, стоит им нюхнуть можжевелого дыму. Дед сказал, у них, в звериной шкуре что-то разлаживается, и они стараются от нее избавиться. Больно им, вроде как. — Пацан, неторопливо прошел к лежащей троице Младших и так же неторопливо, по-хозяйски, отпилил им хвосты. — Если ножи в можжевеловом отваре закалять, раны у них не срастаются, а если макового добавить, так они и вовсе, как вареные становятся, с первого пореза. Дед троих в доме держал, неделю людьми, сутки — волками, так они даже говорить научились, представляешь?! Сдохли только быстро. Дед сказал, что надо было по три дня держать, тогда бы хоть и медленнее, да вернее было.
Волчьи хвосты Гуим привязал попарно к своему витому из кожи поясу, подальше за спину и теперь топал в сторону закатывающегося солнца, рассказывая обо всем на свете. Надо было только вовремя кивать головой, поддакивать, недоверчиво хмыкать и молчать.
Однозначно — тот самый Гуим и есть!
— А здесь как очутился? Да еще и один? — Я прервал поток восхвалений деда, уж такого разэтакого, что во мне начал расти комплекс неполноценности! — На разведку ходил?
— Не-е-е-е… — Пацан переложил копье с левого плеча на правое и шмыгнул носом. — Мамка меня к сестре отправила, в город. А у той, своих пятеро мал-мала меньше, кровь каждый месяц сдает, да еще и… Спит долго. Тепла дождался, взял руки в ноги, да и домой пошел.
Ох, хитрил пацан…
И спала она долго, и тепла он дождался, и пятеро по лавкам…
Сказочник, одним словом! Гуим Сергеевич Пушкин, блин!
— Не веришь? — Мальчишка дождался моего кивка и вздохнул. — Дед тоже всегда говорит, что я врать не умею. Пока говорю — складно, а как рот закрою, да задумаюсь, фигня получается, а не вранье!
— А ты не ври. — От всего сердца посоветовал я, зная за собой точно такую же проблему. — Просто, о нужном — помолчи, а о ненужном — расскажи. Вот, пока ты про "укурков" рассказывал, все отлично было!
— Про "укурков" я и не врал! — Копье вновь бабочкой перепорхнуло с плеча на плечо. — Придем к деду, он подтвердит!
— Верю я, верю! — Я вдохнул полной грудью осенний, степной воздух, наполненный запахом приближающегося дождя, сухих метелок ковыля и ломких веточек тысячелистника.
— Быстро топаем. — Мальчишка ткнул пальцем в темнеющую полоску уже не такого и далекого, леса. — Надо только чуть правее взять — там овраг будет, надо обойти сейчас. Да и мало ли кто, в нем притариться может. Лихих людей, пуще дикого зверя…