Кормилица по контракту
Шрифт:
— Дыши, — скомандовала она низким, прокуренным голосом, — как схватка приходит, так и дыши. Часто и неглубоко. Вот так. — Бесформенная разинула рот и наглядно продемонстрировала, как нужно дышать, напомнив при этом собаку, изнывающую от жары.
Валя послушно попыталась следовать ее примеру. Тетка кивнула и, казалось, потеряла к ней всякий интерес, отошла в сторону и принялась греметь инструментами в лоточке.
Боль все росла, достигая своего апогея. Валя перестала сдерживаться и то и дело громко и протяжно
Вдруг про нее забыли, и она умрет здесь, совсем одна, без помощи?
— Мне плохо! — собрав последние силы, крикнула она акушерке.
— Этот нормально, — сонно ответила тетка, — кому ж хорошо, когда рожаешь? Ты дыши, дыши.
— Я дышу! — обозлилась Валя. — Где врач?
— Я здесь, — раздался голос бородатого, и тут же сам он появился у кровати. — Тебя как звать-то?
— Валя.
— Ну вот, Валентина, пора уже с тобой заканчивать. — Он снова прижал трубку к ее животу.
В коридоре за дверью послышался шум. Что-то оглушительно грохнуло, взволнованные, громкие голоса заговорили, перебивая друг друга:
— Где завотделением?
— Быстро, капельницу!
— Куда ее?
— В третий блок. Живо, что вы там копаетесь!
Потом раздался крик. В нем не было ничего общего с тем, как кричала Валя. У нее мурашки побежали по спине. Так мог кричать смертельно раненный дикий зверь — долго, протяжно, на одной высокой, захлебывающейся ноте.
Бородач тоже вздрогнул, оторвал трубку от Валиного живота.
— Я сейчас подойду. Марья Тимофеевна, ее уже можно на кресло. Пора. — Он поспешно вышел из комнаты.
Акушерка, не торопясь, принялась намыливать руки над раковиной. Делала она это жутко долго, Вале показалось, целую вечность. Потом так же долго толстуха натягивала перчатки. Наконец она приблизилась к Вале, держа ладони врастопырку.
— Перелазь давай, что ли, у меня силенок нет, чтоб тебя тягать. — Тетка кивнула на сверкающее кресло, стоящее неподалеку от кровати. Валя, кряхтя и постанывая, перебралась на него, акушерка привязала руки и ноги.
— Ну, теперь давай, тужься.
Снова послышался дикий крик, еще страшней прежнего — сейчас он доносился не из коридора, а из-за стены, отделяющей соседний блок.
— Эвона, как орет, — заметила акушерка и поежилась, — будто режут ее. — И, спохватившись, строго повторила: — Ты тужься, тужься.
…Время остановилось. Пространство вокруг сузилось и стало одномерным. Этим пространством теперь был белый потолок над Валиной головой. Больше она ничего не видела.
Иногда и потолок исчезал. Тогда она погружалась в спасительную темноту, в которой не было боли. Но лишь на несколько секунд. Потом все возвращалось: муки ада, невозможность пошевелиться и вздохнуть, ослепительная, страшная
Вернулся бородатый доктор. Долго хлопотал возле Вали, перчатки его были по локоть залиты кровью. Он уже не подмигивал, в глазах его отчетливо читалась тревога:
— Что же ты, Валюша! Давай, детка, старайся. Ребеночку плохо, надо ему помочь.
«Я стараюсь», — хотела сказать Валя и не могла. Губы перестали слушаться, у нее не получалось ни говорить, ни кричать, лишь сипеть что-то невнятное.
Затем она ясно поняла, что умирает. Ей стало легко и спокойно — сейчас, вот сейчас, все кончится. Боль уйдет навсегда, и не будет ничего, кроме вечной темноты и покоя.
Она увидела Нину. Та стояла перед ней и улыбалась.
— Мам, — крикнула Валя, — я умираю!
— Нет, — сказала Нина и сделала шаг навстречу ей, — нет. Все хорошо. Вот, гляди. — Она протянула руку, в ней был влажный носовой платок.
Валя почувствовала, что хочет пить. Страстно, невыносимо. Хотя бы просто смочить шершавые, ссохшиеся губы.
— Пи-ить, — протяжно простонала она, — воды.
— Да, да. Сейчас. — Мать поднесла платок к ее лицу, смочила ей лоб, виски, потом приложила к губам. — Хорошо?
— Хорошо, — прошептала Валя.
Ей действительно стало хорошо. Боль исчезла, ничто больше не разрывало ее внутренности, не выворачивало наизнанку. Хотелось спать. Долго, очень долго. Целую вечность…
…Она дернулась и открыла глаза. Перед ней все так же сиял потолок. Было неправдоподобно тихо. Что-то неправильное, ненормальное было в этой тишине, в сочетании с исчезновением боли. Валя прислушалась, но ничего не услышала.
«Я родила, — мелькнуло у нее в голове, — раз боли нет, значит, я родила. Тогда… должен орать младенец. А крика нет».
Она собрала последние силы и пролепетала с трудом, задыхаясь:
— Где… ребенок?
Ответа не последовало. Было полное ощущение, что в комнате никого нет, все куда-то делись.
«Может, его уже унесли?» — с надеждой подумала Валя.
Она попыталась шевельнуть головой, чтобы изменить угол зрения, но у нее ничего не вышло. И тут наконец, как из ватного тумана, до нее донеслись голоса. Говорящих было двое, мужчина и женщина.
— Ну, что? — спросил мужской голос, в котором ясно слышалось напряженное ожидание.
— Нет. Не выходит.
— Массаж надо. Дай, я попробую.
Воцарилась долгая пауза, во время которой отчетливо раздался женский вздох.
— Нет, — произнес мужчина через минуту, — вы были правы. Она спит?
— Кажется, не спит. Только что бормотала что-то.
— Нужно к ней подойти.
— Я подойду, Яков Львович. Там-то, в третьем, как?
— Там еще хуже. Завотделением возится, сделать ничего не может. Мне надо бы… сходить туда. — Мужчина говорил нерешительно и как бы виновато.