КОРМУШКА
Шрифт:
И, кажется, что он чувствует, понимает и слышит. Подмигивает приветливо окошком Леночкиной комнаты. Нет, это, скорее всего, играет в стёклах отражённое от воды солнце. А жалко… За столько лет свыкся с домом, как можно свыкнуться с живым существом, и он отвечал тем же. Каждый кирпич, каждая доска, каждый гвоздь прошёл через мои руки - это выстраданный и выращенный ребёнок. Выросший. Благодарный, добрый.
Он должен был достаться детям. Для того и строился новый в деревне, чтобы на старости лет уехать туда, да коптить небеса неторопливо и чинно, заведя огородик, десяток ульев да сад на три десятка
– Пап, куда приставать будем?
Спросил… а я откуда знаю? Как будто раньше к нашему дому постоянно причаливали пусть маленькие, но всё же речные суда.
– Представления не имею.
– А может это… на гараже встанем?
Здравая мысль. Делаю небольшой полукруг, чтобы подойти со стороны соседского огорода, и осторожно подаю толкач вперед. Под днищем хрустит шифер. Доски обрешётки, скорее всего, за два года размокли и просто прогибаются под наползающим на них весом. Бум! Немного не рассчитал - упорные рога бьют в стену так, что во все стороны разбегаются мелкие волны, как от брошенного кирпича. Ничего, там в кладке одной арматуры шесть с половиной тонн, позаимствованных на том самом комбинате ЖБИ. Дом попадание трёхдюймовки выдержит, не то, что это ласковое поглаживание.
Не успели выключиться дизеля, как Андрей уже бросил за борт сходни, те самые, по которым забирались к Иванычу в галерею, и полез вниз. То и дело поскальзываясь на обросшем тиной шифере и искупавшись по пояс, всё же добрался до окна, затянутого сеткой от комаров и открытого ещё три года назад. Не хочет разбивать стекло, догадался я.
– Готово!
– стоя на подоконнике, он изобразил поклон.
– Извините, Ваше Высокопревосходительство, но красная ковровая дорожка теперь исключительно для Каннского кинофестиваля. Остальным - хрен с горчицей.
– Швартов лови, балаболка.
– И куда его девать?
– Вяжи за батарею.
Готово, теперь моя очередь. И горечь какая-то на душе. Хотя, если глянуть с другой стороны, вернувшемуся домой Одиссею повезло меньше. ОН застал пьянствующую с гостями жену, а у меня лишь пустота да неподвижное зеркало воды на уровне второй ступеньки лестницы.
– Забирай всё это хозяйство, - киваю в сторону стола, на котором стоит покрытый толстым слоем пыли монитор и ящик системного блока.
– Мой тоже прихватим?
– Нет, мля, водяному оставим.
– Понял, чего… - сын почесал в затылке и опять полез на подоконник, наверное решил подогнать резиновую лодку.
А я зачем-то пощёлкал выключателем, словно надеялся на чудо, и остановился перед дверью в комнату дочери. Эта, в которую влезли через окно, мой рабочий кабинет и библиотека - проходная. Помню, как сердито сопел, сидя за компьютером, когда за спиной то и дело проносились шумные, если не сказать больше, стайки маленьких девчонок. То за куклой, то повисеть на шведской стенке или кольцах, то за губной помадой для покраски когда-то изначально белого кота, то просто так… Сейчас многое бы отдал, чтобы всё это вернуть.
Дверь не открывается - разбухла от постоянной сырости. Толкаю сильнее. Поддалась, распахнулась, сильно ударившись об угол книжного шкафа. Ничего не изменилось. Да и чего могло измениться, если уезжали всего лишь на выходные? На столе фотография в рамочке - моя, ещё со срочной службы, где старший сержант в сдвинутой на затылок фуражке улыбается, заметно гордясь гвардейским значком и тонкой щёточкой усов, положенных по сроку службы. Три дня до школы прапорщиков, восемь месяцев до Кабульского аэродрома.
Фотокарточка повёрнута так, чтобы взгляд с неё был хорошо виден с кровати. По обеим сторонам - почётный караул. Два медвежонка, подаренных на девятилетие. Один морпех, в тельняшке и чёрном берете, другой лётчик, в комбинезоне и шлеме. Заберу… если что - ружьё выкину, а медведей донесу. Хоть пешком.
За спиной шумное дыхание. Андрей, подошедший тихо и незаметно (или это я не услышал, стоя в каком-то оцепенении?), протиснулся мимо, и молча сгрёб игрушки. Одну осторожно погладил пальцем по пуговке пластмассового носа и молча сунул за пазуху, вторую протянул мне.
– Спасибо, Андрюш.
Не ответил. Вздохнул и вышел из комнаты. И за это спасибо - за умение молчать в нужный момент.
Забирали всё. Всё, что хоть когда-нибудь может пригодиться, и что выкинем завтра, посчитав ненужным. Постельное бельё, пахнущее сыростью и плесенью, одежду из шкафа в спальне, фотографии и старые письма. Даже сняли трубу с бани - хоть и пришлось нырять, но оставлять метровые куски нержавеющей стали посчитали глупым расточительством. Андрей порывался и печку вытащить, но слишком тяжёлая, да и жадность стоило немного попридержать. Нам только дай до добычи добраться - даже черепицу с крыши сдерём. Но это уже перебор будет.
Оба компьютера уцелели, несмотря на три зимовки и постоянную влажность. Наверное их делали неправильные китайцы. Не те, что клепали радиостанции. Сын что-то покопался внутри, сняв боковую стенку, поколдовал пару раз матерными заклинаниями, и всё заработало, о чём известил "Раммштайн" из колонок. Ещё минут пятнадцать с паяльником и проводами, и колокольчики судовых громкоговорителей на мостике рявкнули Вагнеровским "Полётом валькирий".
РТ-300 уходил в обратный путь. И как у каждого уважающего себя корабля, на корме красовалось название, сделанное золотой краской из найденного баллончика - "Иван Фёдорович Крузенштерн - человек и пароход"
Глава 10
В воздухе пахло неприятностями. Точнее - предчувствием крупных неприятностей, вплоть до беды. У мелких запах другой, чуть отдающий полынью и крапивой, а этот… Этот затхлый, но почему-то с примесью крови. Её ни с чем не спутаешь и никогда не ошибёшься. Запах был везде, в улыбках попадающихся навстречу односельчан, в их вежливых расспросах и приветствиях, он сочился отовсюду, заставляя болезненно сжиматься сердце, и он же стискивал холодным обручем виски.