Корниловъ. Книга вторая: Диктатор
Шрифт:
— И что, вы хотите к ним выйти? — всплеснул руками Хан.
— Нет, не хочу, — признался генерал. — Но придётся.
— Мы не сможем вас защитить, Лавр Георгиевич, — хмуро произнёс корнет.
— Я знаю, — сказал Корнилов, глядя, как его автомобиль спускают на перрон.
Можно было бы и запросить автомобиль из гаража Михайловского замка, но что-то генералу подсказывало, что к вокзалу шофёр подобраться бы не сумел.
Толпа была настроена к генералу не сказать, чтоб враждебно, но лозунги и призывы
— Распорядитесь позвонить Кирову, будьте добры, Хан, — попросил генерал. — Передайте ему, пусть выводит на улицы петроградскую ячейку. Ну а я туда. В народ.
— Может, не надо? — спросил корнет.
— Надо, Хан, надо, — отрезал Корнилов, собираясь с духом. — Не разорвут же они меня, в конце концов.
Одна из генеральских машин имела открытый верх и позволяла выехать так, чтобы пассажира все могли видеть, и генерал забрался именно в неё, намереваясь потом встать на сиденье и толкнуть речь.
— Если что-то пойдёт не так, жми, — тихо произнёс он шофёру. — Прямо через толпу.
Автомобиль, тихо порыкивая мотором, двинулся к привокзальной площади. Толпа демонстрантов с плакатами, транспарантами, красными флагами и прочими атрибутами первомая загудела и зашумела, нестройными воплями встречая появление генерала.
— Диктатор! Бонапарт! Руки прочь от Советов! Вон! Узурпатор! — доносились злые крики со всех сторон.
Толпа обступила автомобиль со всех сторон, ехать дальше шофёр не мог, и ему пришлось остановиться. Корнилов сосредоточенно окинул беснующуюся толпу долгим изучающим взглядом.
Да уж, это вам не прибытие Ленина на Финляндский вокзал. Но и он не пальцем деланный. Генерал поднялся на сиденье автомобиля, возвышаясь над толпой и превращаясь в отличную мишень.
— Товарищи! — поставленный командирский голос Корнилова прокатился над толпой. — Да здравствует народная революция!
В храме и возле него
В храме пахло елеем и ладаном. Толпа прихожан стояла, переминаясь с ноги на ногу, дородный священник хорошо поставленным баритоном громко читал молитву.
— Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твоё, победы благоверному… — он вдруг запнулся. — Государю нашему…
Прихожане сделали вид, что ничего не произошло, осеняя себя крестными знамениями.
— … рабу Божьему Лавру… — продолжил священник.
Все церкви по всей стране теперь молились за Корнилова и за скорейшую победу русского оружия. Приказ прошёл с самого верха, церковные иерархи сделали свой выбор, оценив предложение генерала восстановить патриаршество. Оно давало церкви гораздо больше свободы и влияния.
— Это чего, он генерала Государём назвал? — прошептала одна из пожилых прихожанок
— Та перепутал он, — буркнула соседка.
— А чего, и пускай, при царе-то лучше было, — бесцеремонно встряла в разговор третья. — А то ишь, выдумали. Временщики эти, чтоб им провалиться…
На них шикнули, призывая к тишине.
— А вы на меня не шикайте! Я что, неправду говорю?! — громким шёпотом возмутилась женщина.
Священник монотонно продолжал читать молитву, не обращая внимания на перешёптывания среди прихожан.
— Выбрали бы уже царя нового, и делу край! Хоть того же Корнилова! — продолжала прихожанка.
— Да тише вы, Марья Петровна, не на базаре же, — попытались урезонить её соседи.
Спокойствие на некоторое время удалось восстановить. Все понимали, что спорить в храме посередине службы будет совсем неуместно. Тем более, спорить о политике. Церковь давала однозначный ответ на все эти вопросы, поддерживая нынешнюю власть и осуждая все дальнейшие попытки раскачать народ на революцию. То есть, в какой-то степени пыталась стабилизировать общество.
И это были не инициативы отдельных священников, как раньше, теперь в каждой церкви от Риги и до Владивостока велась планомерная работа с населением.
Авторитет церкви, конечно, находился на не самом высоком уровне, да и среди священников хватало бунтарей и революционеров вроде того же покойного Гапона, но основной массе хватало тех преобразований, которые обещал провести генерал Корнилов. И это давало свои плоды, агитация в пользу генерала велась не только с помощью газет и плакатов, но и в церковных проповедях.
Служба закончилась, прихожане начали понемногу расходиться. На паперти, где прежде толпами сидели безрукие и безногие ветераны, теперь остались только профессиональные нищие, всех увечных воинов приставили к делу, обеспечивая жалованьем. Тех, кто хотел ещё хоть как-то послужить своей стране, разумеется.
Расходились, как обычно, маленькими стайками, останавливаясь за воротами церкви, чтобы поделиться новостями и слухами, пообщаться с соседями и в целом обсудить происходящее.
— Васька-то, Никитишны сын, в комитет местный записался, — делились местными слухами пожилые прихожанки. — Ходит гоголем теперь.
— Это в который комитет? Их всяких развелось, куда ни плюнь!
— Так в опричники, от остальных-то уж толку нет.
Старушки кивали, вполголоса обсуждая тех или иных соседей, вспоминали давние истории, делились новостями, пересказывали пришедшие от родственников письма. Тихий уездный городок, один из тысяч точно таких же городков, жил своей жизнью, вдалеке от революционных потрясений, но отголоски борьбы доходили по сарафанному радио и в письмах от детей и племянников, уехавших покорять столицу.