Корниловъ. Книга вторая: Диктатор

— Я буду жаловаться! Вы не представляете, с кем связались! Немедленно отпустите меня!

Бывший министр-председатель, сидя на паркете собственного кабинета в полураспахнутом шёлковом халате, предательски напоминающем женское платье, пытался качать права. Керенский, герой революции, свергнут военными прежде, чем он успел сместить неудобного Верховного Главнокомандующего, который теперь насмешливо щурил раскосые глаза, глядя на всесильного прежде политика, как на смердящую кучу.

Три джигита-туркмена, гулко бухая сапогами по полу, расхаживали по министерскому кабинету, как

по собственной казарме, с хохотом разглядывая роскошное убранство и перекидываясь сальными шуточками. Генерал Корнилов же сидел на стуле напротив Керенского, расслабленно держа в руке браунинг.

— Ведите себя прилично, Александр Фёдорович, — хмыкнул генерал. — Вы не на митинге и не в масонской ложе.

Керенский дрожал. Его нервы, и без того расшатанные стимуляторами, не справлялись с такой нагрузкой, ему хотелось вскочить, грозить обвинениями, метать громы и молнии, обличать и уничтожать. Но чёрное дуло браунинга пригвоздило его к месту, словно холодный взгляд удава, глядящего на беззащитную добычу. Револьвер у Керенского имелся. Но, во-первых, револьвер лежал в ящике стола, а туркмены не дали ему ни секунды. Один из джигитов сходу зарядил ему кулаком в скулу, а два других бесцеремонно обыскали, и Керенский теперь сидел на полу, избитый, униженный и беспомощный.

— Как вы смеете… — прошипел он.

— Смею. Вы довели страну до края пропасти, товарищ Керенский, — поигрывая браунингом, произнёс Верховный.

— Это… Это не я! Это всё они! Эти! Советы! Петросовет, Чхеидзе! — забормотал министр-председатель.

— Мне не интересны ваши оправдания, Александр Фёдорович, — сказал Корнилов. — Я не собираюсь вас убивать. Пока что.

Керенский выдохнул, но спокойнее не стал. Такие потрясения вмиг не проходят.

— У вас есть два выхода, товарищ Керенский. Вы сейчас пишете министерский приказ о передаче всей гражданской власти Верховному Главнокомандующему и остаётесь в живых, — холодно произнёс Корнилов, умолчав про то, что жить бывшему министру придётся трудником где-нибудь на Соловках. — Либо вы застрелитесь, не выдержав тяжести своих грехов. Тогда вас ждут пышные похороны и вечная память. Вы ведь хотите жить?

— Х-хочу, — выдавил Керенский.

Его землистое лицо приобрело какой-то пепельный оттенок, губы дрожали, от испуга он не смог даже встать, неловко барахтаясь и путаясь в полах своего халата.

— Сердар, Джамал, поднимите его, — приказал Корнилов по-туркменски.

Джигиты подошли и грубым рывком поставили Керенского на ноги. Им пришлось ещё и придерживать его за локти, потому как дрожащие коленки отказывались держать экс-министра.

— Не министр, а бедная овечка, — сказал Джамал по-туркменски, и все, кроме Керенского, рассмеялись.

— Поживее, товарищ Керенский, время не ждёт, — сказал генерал.

Министр мелко закивал, с помощью текинцев добрался до письменного стола. Револьвер в одном из ящиков ждал и манил его, хотя Керенскому было страшно до тошноты. Его усадили за стол, два джигита встали по бокам вплотную, так, что рукоять одного из ятаганов упиралась Керенскому в лицо, третий караулил у двери, Корнилов стоял напротив с браунингом в руке. Министр-председатель вдруг ощутил себя загнанной в угол крысой, понимая, что добраться до револьвера у него не выйдет, эти головорезы не дадут ему ни единого шанса.

— Чш… Ч-что писать? — просипел Керенский.

— Отречение от престола, за себя и за царевича, — буркнул генерал. — Не заставляйте меня злиться, товарищ

Керенский, не прикидывайтесь дураком. И обе руки на стол, чтобы я их видел.

Экс-министр достал чистый лист и обмакнул перо в чернильницу, положив обе руки на столешницу, как прилежный гимназист. Жить ему хотелось гораздо больше, чем властвовать. Поэтому он начал писать.

В пространных выражениях и туманных формулировках он начал описывать, как в тяжёлый час для Родины министр-председатель вынужден передать все полномочия Верховному Главнокомандующему для скорейшего спасения страны и фронта от внешних и внутренних врагов. Корнилов подошёл сзади, заглядывая министру через плечо. Керенский почему-то втянул голову в плечи, инстинктивно опасаясь удара или чего-то ещё.

— Дату и подпись не забудьте, — сказал Корнилов.

— Да-да, конечно, — смиренно пробормотал министр.

Наконец, он протянул готовый документ генералу, и тот оглядел плавающие строчки критическим взором. Буквы плясали на бумаге, точно как пьяные. Размашистая подпись так и вовсе заползала на текст документа.

— Будь я вашим учителем в гимназии, вас ждали бы розги, Александр Фёдорович, — хмыкнул генерал. — Переписывайте начисто, что это за грязь?

Керенский надулся, буркнул что-то невразумительное, но всё же взялся за новый лист. На этот раз министр выводил букву за буквой, словно на уроке чистописания, и генерал остался доволен. Теперь его полномочия подтверждались официально, а власть передана самым справедливым и демократическим путём. Легитимность получена, хотя оставались шансы, что народ, привыкший бузить по любому поводу и без, выйдет на улицы с акциями протеста.

Осталось только объявить во всеуслышание о том, что единоличная власть теперь принадлежит Верховному Главнокомандующему.

— Шах Кулы, — позвал Корнилов.

Джигит оставил пост у двери и подошёл к Верховному, внимательно глядя на него в ожидании приказов. По-русски он говорил лучше остальных, поэтому генерал позвал именно его.

— Держи, — генерал протянул ему листок с приказом. — На телеграфную станцию, сегодня же это должно появиться во всех газетах. Обязательно снимите фотокопию.

— Есть! — кивнул туркмен, бережно свернул листок, спрятал куда-то в глубины халата и почти бегом отправился прочь из кабинета.

— А вы, Александр Фёдорович, давайте, рассказывайте, — генерал снова повернулся к Керенскому.

— Что рассказывать? — встрепенулся тот.

— От кого брали деньги, когда, в каких количествах, — начал перечислять Корнилов. — С самого начала, и до Февраля, и после. Я желаю знать всё.

Керенский затрясся ещё сильнее, понимая, что после всех откровений его ждёт уголовная статья и высшая мера наказания. Иначе и быть не могло, любой прокурор моментально бы ухватился за состав преступления и размотал весь клубок. Как юрист, Керенский прекрасно знал, что ему грозит.

— Л-лавр Георгиевич, вы обещали мне жизнь! — взвизгнул он.

Корнилов засмеялся.

— Этим вы сказали больше, чем самой длинной исповедью, товарищ Керенский, — просмеявшись, сказал он. — Да, обещал, и от своих слов не отказываюсь.

— Бояр! Аллахом клянусь, от этого червяка мы не добьёмся ни слова правды! — воскликнул Сердар.

— Только скажи, и мы отрежем ему лживый язык! — добавил Джамал.

Керенский испуганно смотрел то на одного джигита, то на другого, не понимая ни слова, но чувствуя нутром их насмешливый тон и откровенно враждебные взгляды.