Коро-коро Сделано в Хиппонии
Шрифт:
Я вспомнил свой дом-ловушку, из которого некуда деться, дом-вурдалака, который высасывает из своих обитателей последние соки, дом с призраками нерожденных детей и вздохами исчезнувших жен в пустых коридорах. Сумасшедший дом, в котором на сегодняшний день обитает парочка пациентов. Я, проигравший битву с собственной тенью, — и мой «заклятый друг», головастый алкаш, заселившийся месяц назад чуть ли не с улицы. Бум японских авто миновал, дебеты бедняги Иосича окончательно перестали сходиться с кредитами, — а на то, чтобы вернуться в Россию и в хаосе 90-х пытаться встать на ноги, не осталось
Я подумал обо всем этом за какие-то пару секунд, пока шеф ждал от меня ответа. И вдруг окончательно осознал, что неуютней, чем в этом пижонском ангаре за тыщу долларов в месяц, ни я, ни Иосич не ощущали себя нигде и никогда в жизни. Да, никто на свете не мог сказать, сколько еще двум безродным отшельникам прозябать в этом проклятом месте. Но разве это повод втягивать сюда кого-то еще?
Я вздрогнул, точно от холода, и медленно покачал головой.
— Нет уж, — криво усмехнулся я шефу. — А если она у меня убежит?
— Ну и куда ты меня привез? — спросил я, когда мы поднялись на широкое каменное крыльцо.
— Это клуб, Митрий. — Иосич зажал папочку в левой руке, а правой повернул дверную ручку в форме львиной головы. — Пожалуй, самый дорогой в этом городе. Ночной клуб, которого еще нет. Или вообще нет. С этим у них вечно какая-нибудь напряженка… Родину давно не любил?
— Которую? — уточнил я.
— Сам разбирайся, хе-хе… Если что, тебе здесь напомнят.
Мы вошли в вестибюль. Ступени зеленоватого мрамора вели на второй этаж. Вдоль лестницы тускло горели электрические светильники — точь-в-точь европейские канделябры позапрошлого века. Сверху на нас лились звуки фортепьяно в исполнении чуть ли не самого Чайковского.
— Ого, — удивился я. — Неплохо для самураев!
— Были бы деньги, Митрий, тебе и мамонт польку спляшет. Нам на второй!
Мы двинулись вверх по ступеням.
— Ты глянь! — пробубнил Иосич, сражаясь с пузом и одышкой. — Можно подумать, нас тут ждали…
Я вгляделся в полумрак наверху, и взгляд мой провалился в распахнутые двери, обрамленные шторами из кроваво-красной парчи. Справа от дверей стояла тень человека. Вернее, мне показалось, что тень. Ни лица ее, ни цвета одежды в тусклом свете канделябров было не разобрать. Выпуклый силуэт человека в смокинге.
— Добро пожаловать… — поклонилась нам Тень, когда мы доковыляли до верхней ступеньки. — Клуб «Екатерина» еще не открыт, но господин Морита ждет вас. Располагайтесь, он скоро освободится.
— «Екатерина»? — опешил я.
— Пошли, Митрий, пошли! — Иосич протолкнул меня в двери. — А ты думал, зачем мы здесь?
«А зачем мы здесь?» — хотел уточнить я, но застыл с открытым ртом. Нас окружала Россия начала XIX века. Та Россия, с которой я столько лет знакомил японских туристов маршрутами «Москва — Ленинград». На секунду мне померещилось, будто я попал на экскурсию в какой-нибудь Шереметьевский дворец. Огромная золоченая люстра в стиле загнивающего барокко, резные столы, вычурных форм диваны и кресла все в той же красной парче. В углу невысокая сцена, на сцене — белый рояль, за которым никто не сидел: фортепьянные трели вытекали из невидимых динамиков в потолке.
У самой дальней стены громоздились какие-то ящики — видимо, еще не распакованная мебель.
Я вдруг почувствовал себя до ужаса одиноко.
— Иосич, дорогой… Мы надолго?
— Не дрейфь, Митрий. Разговора минут на двадцать. Присаживайся…
Мы уселись за огромный стол у рояля. На стене над роялем висела картина. Екатерина Вторая маслом. В угрюмых скулах Ее Величества читалось что-то монголо-татарское.
Посреди стола громоздилась пепельница из розоватого мрамора. Я полез в карман куртки за сигаретами — и, усмехнувшись, выложил на стол перед Иосичем то, что обнаружил в кармане.
— И давно ты, Митрий, булыжники за пазухой таскаешь? — с интересом спросил Иосич.
— Тест! — объявил я. — На сообразительность. Угадаешь с трех раз, что за хреновина, — с меня пиво…
После долгих извинений и объяснений урну с прахом взял-таки на хранение крематорий. Разумеется, за отдельные (в перспективе — бирманские) деньги. Все полчаса, пока мы с шефом оформляли бумажки, команда и капитан дожидались в автобусе.
— В понедельник заберешь — и спецпочтой в Рангун! — распорядился шеф, вручил мне квитанцию и зашагал по коридору к выходу.
— Хай! — кивнул я и двинулся за ним. Твердо решив: на улице немедленно закурю. А потому на ходу сунул руку в карман куртки за сигаретами. И тут мои пальцы наткнулись на что-то твердое.
Я достал неизвестный предмет из кармана — и чуть не споткнулся на ровном месте.
То был выгоревший добела фрагмент человеческой кости. Какой именно кости — бог разберет. Весьма отдаленно это напоминало небольшой позвонок. Хотя вполне могло оказаться, скажем, и частью бедра.
Я понял, что на протяжении всех «переговоров» сжимал эту кость в руке. Подняв ее с пола. Выпавшую из палочек капитана. Стиснул в ладони — лишь бы ухватиться за что-нибудь, — да так и не положил куда следует. Слишком уютно в ладони лежала. Слишком уверенно. И больше не крошилась, как ни сжимай.
— Слушай, вот это кру-уто! — восхитился Иосич и с любопытством повертел кость в руках. — Ну и что ты с ней будешь делать?
— Да не знаю. Не распечатывать же из-за одной косточки всю погребальную урну! А выкидывать как-то… стремно. Ты что предлагаешь?
Ответить он не успел. Парчовая штора в углу отодвинулась, и перед нами предстал хозяин заведения.
Человек этот был из тех, кто с утра до вечера — и на работе, и дома (ну разве только не в сауне и не на площадке для гольфа) — расхаживает исключительно в костюме с галстуком. Господин-с-Иголочки. Морщинки у глаз от Богарта, седые виски от Бельмондо. На шелковом галстуке шоколадных тонов — золотая монограмма: заглавная «Е» с шапкой Мономаха на макушке. Движения уверенно-ленивы, как у леопарда после сытного ужина. Возраст — за пятьдесят. Проседь на висках лишь подчеркивала его нечеловеческое обаяние. Высокооплачиваемое обаяние, какое приобретают на съемочных площадках кинозвезды средней руки. Ну разве что без загара от софитов.