Коробейники

Каштанов Арнольд Львович

Ляля храбро выпила и оцепенела: в рюмке был крепкий самогон. «Ешьте скорее»,— сказала ей хозяйка. Хозяин, гордый своим самого­ном, окинул всех коротким лукавым взглядом, привычно ожидая почтительного изумления.

«Теперь давайте Юркин коньяк,— сказал Чеблаков.— То есть не Юркин, а мой и Лялин. Да, Ляля? Где наш с тобой коньяк?» — «Вся­кие шампанские и коньяки,— Валя взяла с тарелки соленый огурец, откусила половину,— это все муть. Пить так пить».— «Ладно работать под простую,— сказал Чеблаков.— Ты и есть простая».— «Да».— «Сними бигуди».

Она потрогала голову, засмеялась: «Господи, я и забыла». «Только не за столом»,— сказал Чеблаков. Юшков заметил, что Валя побаивается мужа. «Ешьте еще,— шепнула ему хозяйка.— Вот кура». Она поглядывала на Лялю, робея перед ней меньше, чем перед дру­гими, «А Леночка что же не ест? Не нравится?»

«Все очень вкусно, я ем»,— бормотала Ляля, краснея.

Чем больше пили, тем откровеннее поглядывали на нее и Юшко­ва. Пошли тосты с намеками, что вот пора бы Юшкову взять пример с друзей, неужели ж девушек нет хороших, да что тут далеко хо­дить... или он никому не нравится?.. Наташа вступилась: «Оставьте Юшкова в покое. Вы ему уже сосватали работку, так хоть тут не мешайтесь». «Чем тебе его работа не нравится?» — спросил Чебла­ков. Она сказала: «Оставь. Уж я-то знаю, что говорю». Она работала у Лебедева. Посмотрела на часы: «Валера, нам пора». Филин глянул тоскливо. Он надеялся ночевать здесь. Собственно, все на это рассчи­тывали. Чеблаков взмолился: «Не дури, Наталья».— «Тебе хорошо,— заметила она, поднимаясь.— А нам еще электричкой и автобусом».— «Почему тебе всегда хуже всех?» — в сердцах развел руками Чебла­ков. Она передразнила, тоже развела руками: мол, самой хотелось бы это узнать. Юшков хмыкнул. Она ему нравилась. Поднялись все. Досадуя на Наташу, каждый старался сказать что-нибудь хорошее Ляле. Валя чмокнула ее в щеку.

В город они вернулись в двенадцатом часу ночи. Юшков прово­жал Лялю. Она молчала дорогой, что-то решая про себя. Не останав­ливаясь, чтобы проститься, вошла в свой подъезд. Юшков вошел сле­дом. Она поднялась по лестнице, сказала шепотом: «Тихо, у нас уже спят».

Открыв дверь в темную прихожую, пошла вперед. Юшков при­крыл за собой дверь и оказался в полной темноте. Услышал шепот, сделал шаг и споткнулся о туфли Ляли. Сделал еще два шага.

Свет уличных огней обозначил окно. Ляля включила торшер. Она ходила по комнате в чулках. Туфли остались в прихожей. Комната была маленькая. Тахта, книжная полка с проигрывателем и кресло занимали все ее пространство. Ляля села на тахту под лампу торше­ра. Каштановые ее разлетающиеся волосы блестели около самой лампы, казались золотистыми. Лицо в тени едва виднелось. Юшков сел рядом, обнял. Ляля отворачивалась. Руки ее лежали на коленях, и она не знала, куда их девать. Они ей мешали. Она сделала попытку высвободиться, умоляюще посмотрела, пытаясь подсказать взглядом что-то очень для нее важное. Он погасил свет и по ее движению почувствовал, что мешающее ей препятствие исчезло...Был час ночи — время позднее для заводского района. Стекло книжной полки слабо поблескивало, отражая свет на лицо Ляли. Это лицо стало скорбным и задумчивым. Вот глаза оживились мыслью, встретились с глазами Юшкова, и тут же Ляля отвернулась. И опять как будто забыла о нем. Потом дотронулась до его руки, шепнула: «Тебе надо уходить?» Он замялся, и она сказала: «Еще три минутки».

В прихожей ощупью отыскала туфли, вышла в чулках на лест­ничную клетку, всунула в туфли ноги. Вышли на улицу. Палисадник перед домом, разросшийся в человеческий рост, шумел на ветру. Пахло литейной гарью. Ляля обняла Юшкова, сказала: «Холодно», прижалась и застыла. Ему было неудобно так стоять. Она заметила это, фыркнула, оттолкнула его и ушла в подъезд

Воскресенье они провели вместе. Хохловы уехали на дачу, квар­тира осталась пустой. Окна ее выходили на юг. Ляля затянула их шторами. Солнечные лучи пробивались в щель между шторой и ра­мой и отражались от стекол книжной полки.

Она могла замереть, прижавшись к Юшкову, и молчать часами. Или же, боясь, что наскучила ему, принималась развлекать. Вытащи­ла фотоальбом. Мама, папа, сестренка Татка... Ему не было смешно. Видимо, у нее был сложившийся за многие годы свой собственный сценарий счастья, который она торопилась осуществить. Сценарий этот составлялся не в расчете на Юшкова, и некоторые его детали Юшкову мало соответствовали. Обнаруживая это, она, такая обычно невозмутимая и спокойная, пугалась и сердилась на Юшкова. Поста­вив на проигрыватель пластинку и увидев, что Юшкова музыка не взволновала, она настораживалась. Когда Юшков купил бутылку вина и нес ее в руке, не сообразив спрятать в сумку Ляли, она вдруг рас­сердилась: «Так и будешь нести как флаг?»

Наверно, при каждом отступлении она пугалась, не угрожает ли оно всему сценарию, а убедившись, что не угрожает, смирялась

с ним и переставала замечать. Мелочей для нее не существовало, все было одинаково важно.

Иногда, впрочем очень редко, она ошибалась и читала не свой, а чей-то другой сценарий. Тогда она спрашивала: «Ты меня любишь?» — или: «О чем ты сейчас думаешь?» — пыталась быть непохожей на себя, но это она не умела.

Когда она спросила Юшкова, о чем он сейчас думает, он, к удив­лению своему, заметил, что думает в эту минуту о толстой брюнетке, которая лихорадочно листала двумя руками пухлую конторскую кни­гу, прижимая плечом к уху телефонную трубку. С понедельника эта брюнетка становилась его подчиненной. Незнание предстоящего дела его не пугало. Он был уверен, что справится с ним, и ждал его. Без дела его настроение зависело от любой мелочи, было изменчиво и неуправляемо. Цепочка неудач, мелких неприятностей и ошибок те­перь должна была кончиться, поскольку кончилось положение, кото­рое их вызывало.

Оказалось, его на заводе ждали. Едва он появился в понедельник утром, Лебедев повел его к Хохлову. За большим столом сидел креп­кий, полнокровный человек. Густые брови срослись, как у Ляли. За­меститель директора не выказал особого любопытства к человеку, которому помог по просьбе дочери. Спросил, чем Юшков занимался прежде, и сказал Лебедеву: «Опыта снабженческого, конечно, мало. Не знаю, Петр Никодимович, решайте сами». Металлургический ком­бинат задолжал им десять вагонов хромистой стали. Юшков должен был поехать на комбинат и привезти эти вагоны. Лебедев сказал: «Мне рекомендовали Юрия Михайловича как опытного человека. Больше посылать некого». Он явно давал понять, что Юшкова ему навязали. Хохлов промолчал, и Лебедеву пришлось все-таки взять на себя часть ответственности: «Конечно, мы ему немножко поможем».

В кассе завода, кроме обычных командировочных денег, Юшков долучил двести рублей по разным ведомостям. В одной из них была директорская премия за хорошую работу, в другой — шестьдесят руб­лей единовременной помощи. Просьбу об этой помощи продиктовала секретарша Хохлова, это и имел в виду Лебедев, обещая помочь. Прежде чем подписать просьбу, оторопевший Юшков помедлил: «Я обойдусь без этого». «Тогда идите объясняйтесь к Хохлову»,— рас­сердилась секретарша. Он подписал. Она позвонила какому-то Сергею Ивановичу, сказала, что сейчас, к нему придет новый заводской ра­ботник Юшков, и объяснила Юшкову: «Это продуктовый возле апте­ки. Я договорилась. Скажете там, что вы от Лебедева, и сделаете заказ».— «Какой заказ?» — «Кофе растворимый, я не знаю, какой там будет сегодня дефицит».— «Ого,— сказал он.— Дело у вас тут постав­лено четко».

Она не поняла, что он просто пытается как-то бодриться. Увидела вместо этого насмешку и снова рассердилась: «Я, между прочим, для себя лично в этом магазине не могу попросить ничего».

Юшков решил было позвонить Чеблакову, а потом раздумал. Чеблаков сказал бы: «Ну, старик, это ведь все-таки не институт». Юшков знал, что нельзя начинать новую жизнь с поражения, и дал себе слово приехать из командировки победителем.

В магазине его провели в кабинет директора. Холеный крупный парень в замшевой куртке без лишних слов протянул написанный от руки список. «Что у вас обычно заказывают?» — спросил Юшков. Парень рассмеялся, развел руками: «Каждый заказывает, что ему нужно. Что нужно вам, я никак не могу знать». Поскольку повода для смеха Юшков не увидел, он понял, что молодой директор не лю­бит заводских снабженцев и смотрит на них как на обирал. Он зака­зал банки растворимого кофе, наборы конфет и копченую колбасу. Сверток получился объемистый, зато от части денег он освободился. Заметив в списке боржом, воспользовался случаем и купил десять бутылок для матери.

Мать растрогалась. Мужу ее приятельницы сделали операцию на желудке, и врач посоветовал ему пить боржом. Мать тут же позво­нила приятельнице, похвастала, что ее Юрочка достал. Всю жизнь она гордилась и немного кокетничала своей непрактичностью и неуме­нием «добывать» и вот точно так же готова была гордиться теперь практичностью сына. Он объяснил: «Случайно в магазине нарвался». Покупки заняли половину чемодана. Пришлось обманывать мать, буд­то все это кто-то просил его передать кому-то в Черепановске, куда он летел за сталью. Ничего другого мать не сумела бы понять, только бы испугалась. Чтобы порадовать ее, Юшков рассказал, что летит по системе «Сирена», вот, мол, какая у него теперь ответственная рабо­та: по этой системе Аэрофлот оставляет броню на любой рейс.