Коробейники

Каштанов Арнольд Львович

В комнатах производственного отдела мужчины обступали рабо­тающих за столами женщин, нависали над ними, и каждый пытался так или иначе втолковать свое. Женщинам приходилось не только отбиваться от мужчин, но и отвечать на телефонные звонки, они бал­дели в этом шуме и духоте, одна из них, полная и распаренная, кри­чала: «Товарищи, вам нечего тут делать, подождите в коридоре! Товарищи, имейте совесть, тут же нечем дышать! Лишние выйдите, товарищи!» Ее никто не слушал, и она сказала второй: «Сумасшед­ший дом какой-то».

Ту, вторую, Юшков, едва заглянув в комнату, заметил сразу, поскольку молодых женщин всегда замечал в толпе прежде других людей. Он не слышал ее голоса, но по лицу видел, что она терпеливо повторяет одно и то же мужчине, упирающемуся руками в ее стол, и одновременно слушает

телефонную трубку. Прежде чем положить трубку, она убрала ею со лба светлую прядку и в это время встрети­лась взглядом с Юшковым. На секунду задержала взгляд, что-то мелькнуло в ее лице, словно бы искорка узнавания, которая всегда доказывала Юшкову, что этой женщине он может быть интересен. Он загадал, что если заказы автозавода ведет она, то у него все получится.

Нижнетагилец промчался к столу полной женщины: «Я не маль­чик, понимаете! Что у вас тут делается?! Я же не могу сторожить всю ночь свою сталь!» «Товарищ, произошла ошибка...» Юшков показал светловолосой свои бумаги: «Это к вам?» «Да»,— подняла она глаза от бумаги, задержала узнающий взгляд. Юшков встал в очередь к ее столу. Полная промакнула подбородок носовым платком, сказала: «Когда он уже кончится, этот день?» — и стала ругаться в трубку. Светловолосая вытянула шею в ее сторону, слушая разговор. «Тут че­ловек у меня стоит, что я ему скажу? — объясняла в трубку полная.— Нет, уж лучше я его к вам пошлю. В конце концов нельзя так распус­кать бригадиров.— Положив трубку, сказала нижнетагильцу: — Идите к заместителю сортопрокатного». «Что вы меня гоняете?» — заревел он. Она пожала плечами. Взъерошенный нижнетагилец выскочил из ком­наты, бормоча угрозы. Светловолосая спросила: «Опять Володя там коники выбрасывает?» — «Откатали Нижнему Тагилу круг сто три­дцать, нужно было резать на шесть, он порезал на четыре».— «Ко­му?»— «Говорит, по ошибке. Вагон этот забрал москвич».— «Такой кот с усиками?» — «Ну. Ясное дело. За такие «ошибки»...» — «Ай, опять ему это сойдет».

Юшкову казалось, что, разговаривая, светловолосая краем глаза не упускает его из виду и некоторые ее слова и жесты, рассчитаны на него. Перед ним еще оставался пухлый блондин в сером костюме и ярком галстуке, один из вчерашних его соседей. Тот держал в руке сверток и, когда подошла его очередь, положил сверток на бумаги и уперся двумя руками в стол, приблизив лицо к лицу светловолосой. «Еще раз здравствуйте, Ирина Сергеевна. Как поживаете?» «Спаси­бо»,— сказала она. Он вытащил из пиджака шоколадку. «Это дочке».— «Это уже ни к чему,— нахмурилась Ирина Сергеевна, быстро взглянув на Юшкова.— Дочка уже большая».— «Уже в четвертом?» — «Пятый кончила». Ирина Сергеевна протянула руку за бумагами, торопила. Блондин приехал за простым углеродистым листом, она пообещала ему выдать лист через три-четыре дня. «Целую ручки»,— сказал он на про­щание. «Погодите,— окликнула она.— Заберите свой сверток».— «Ирина Сергеевна, как вам не стыдно...» — «Заберите немедленно свер­ток».— «Но вы меня обижаете...» — «Я вас не обижаю,— сказала она, покраснев,— но сейчас обижу». Он крякнул и, взяв сверток, покачал головой: «Ох, Ирина Сергеевна, что вы со мной делаете».

Рассерженная блондином, она протянула руку за бумагами Юш­кова, сверила их со своими и сказала: «Да, задолжали мы вам ужас­но. Шестьсот тонн. Просто ужасно». Взглянула на него, уже не узна­вая. Юшков молчал. Она вздохнула: «Хромистой стали у нас нет. Бу­дут делать плавку после двадцатого». «После двадцатого?» Этого Юшков не ожидал. До сих пор он представлял себе, что будет какая-то конкуренция между ним, нижнетагильцем, другими, он не знал, каким образом сможет победить, но надежда была. Двадцатое — это был тот крайний срок, который назвал Лебедев. После двадцатого он уже выбывал из игры. Он стал объяснять, почему ему нужно раньше, забыв, что все в очереди перед ним пускались в такие же объяснения к досаде всех остальных. Ирина Сергеевна вздохнула: «У нас очень плохо с хромом. Посмотрите вот». Разворачивала перед Юшковым разграфленный лист, словно секретную карту. «График составляет за­меститель начальника производства. Вот видите — только после двад­цатого. Я постараюсь, чтобы первый металл дали вам».

Разговор был окончен. Юшков сказал: «Я буду заходить к вам за новостями». «Конечно,—

сказала Ирина Сергеевна, утешая.— Мало ли что бывает».

Он потолкался в коридоре, прислушиваясь к разговорам, и по­брел на отгрузку.

Над комбинатом уже повис тяжелый зной, едкий от дыма цехо­вых труб, а в цехе гудели вентиляторы и было даже прохладно. Там, где грузились вагоны, нижнетагилец ругался с бригадиром. Измож­денное лицо бригадира выражало страдание. Нижнетагилец материл­ся, а бригадир то трогал его за рукав, то бил себя в грудь: «Григорьич... Ты веришь, что это нарочно? Да чтоб я сдох. Чтобы мои дети света не видели. Резчик перепутал! Да неужели ж я тебя бы обманывал? Да уж если на то пошло, мне вообще до фени, кому что достанется. Я делаю, что мне велят. Ну бывает же всякое! Рез­чика я накажу. Клянусь, накажу...»

Кто бы ни был виноват, нижнетагилец лишился вагона, который считал своим. Он брюзжал, пока они с Юшковым шли к мосту че­рез железную дорогу. Покосился: «А у тебя что слышно?» — «Ничего не будет».— «Надо дать»,— веско сказал нижнетагилец. Юшков рассказал про сверток блондина. «Конечно, это непросто,— согласил­ся нижнетагилец.— Надо уметь. Она тебе так даст, что останется только вещички в руки и домой: посылайте кого-нибудь другого». Сменяя только что высказанное мнение на прямо противоположное, он никогда не терял безапелляционности.

Они пообедали в той же столовой с мальчишками из ГПТУ, ку­пили в ларьке стиральный порошок и вернулись в гостиницу. «С ру­башками ты промахнулся,— сказал нижнетагилец.— Опытный чело­век никогда сюда светлые рубашки не берет. Не настираешься». В номере повалился на кровать, хохотнул озорно: «Херсонец небось сейчас докладывает начальству о поездке. Или жене объясняет, что такое рентабельность. Очень хорошо эти вопросы сек».

Юшков пошел в умывальную стирать рубашки. Какой-то ску­ластый парень с узенькими черными усиками покуривал, сидя на подоконнике, и посоветовал: «Для таких мероприятий надо стару­шенцию какую-нибудь завести». Даже в расслабленной, небрежной позе его тело не теряло стройности и кошачьей хищной грации. «Это не ты вагон хромистой стали увел?» — спросил Юшков. Парень хмыкнул: «Мой сосед. Он уже сегодня смотался. Как там твой дед? Лежит с инфарктом?» — «Близко к тому».— «Гениальная операция, а? Красиво задумано и чисто сработано. И всего-то мы вли­ли в этого Володю один стакан коньяка. И сказали: на сегодня хва­тит, остальное получишь в Москве».— «Это может ему дорого сто­ить».— «Вывернется. И в конце концов с умными людьми за бутыл­кой сидел, новые анекдоты послушал».

Прошел в туалет тот мужчина, который вчера сидел перед теле­визором, Аркадий Семенович. «Вот кто хорошо устроился,— сказал ему в спину парень.— Ему о рубашках думать не надо». Юшков про­полоскал рубашку и ушел в номер. Сосед спал. Нужно было что-то делать. Преодолевая безразличие, Юшков пошел в душ. Постоял под горячей струей, под ледяной, снова под горячей и снова под ледяной. Растерся. Стало веселее. У него начал складываться план: изучить комбинат с самого начала, с того места, где получается брак, с мар­тенов. Сойтись поближе с людьми, стать здесь своим человеком. Вдруг что-нибудь да откроется? Уехать он всегда успеет, а других идей у него нет.

В восемь сосед проснулся, и они пошли ужинать. Нижнетагилец взял инициативу в свои руки: «Кто сегодня заказывает, я или ты?» — «Давай я».— «Ладно. В другой раз я».

Около эстрады сидели принаряженный Аркадий Семенович и женщина из Одессы, которая вчера вязала в холле перед телевизо­ром. Она была в шелковом платье с большой брошью на груди. Зна­комый усатый парень сел за их столик. Ухмыляясь, наклонился к женщине, зашептал на ухо. Она сначала придвинула к нему голову, потом отстранилась и покраснела. Наверно, он рассказывал анекдо­ты. Аркадий Семенович стал смотреть в сторону, заинтересовавшись вдруг лепкой вокруг плафонов. Парень поманил рукой официантку, что-то заказал. Прыгнул на эстраду, поставил на радиолу пластинку, отрегулировал звук погромче. Пока он возился, Аркадий Семенович и одесситка сердито перешептывались между собой. И тут нижне­тагилец сказал: «Хром есть». Юшков решил, что ослышался. «Где?!» — «Хром есть. Четыре вагона. Но мне он не годится. Я его не беру».— «Почему?» — «Он не по ГОСТу. Завышен марганец».