Король абордажа
Шрифт:
— Боже Всевышний! Разбили много?
Гинсон подал оловянный таз с горячей водой, от которой шел пар.
— Боюсь, сэр, что ваши гости вели себя не слишком вежливо. Две дамы чуть не подрались, хотя джентльмены их растаскивали. Леди Чартерис упала и, падая, сорвала розовые занавески из Дамаска, а милорд Беркли свалился на хрустальную чашу для пунша и разбил ее вдребезги.
Морган снова закашлялся так, что на лбу у него выступили вены. Когда приступ кашля прошел, то он горько пожаловался Гинсону:
— Эта чаша стоила мне сто гиней.
— Мистер Барр, говорит, что примерно в тысячу фунтов, сэр.
— Господи! Это конец, Гинсон. Ничего не остается делать, как подавать петицию о помиловании его величеству. Я не могу два года ждать суда и жить при этом на свой счет. Еще несколько месяцев — и я окажусь полным банкротом и к тому же заболею. А теперь иди и позови врача. Хуже от него не будет, а проклятый ревматизм может пройти.
Босиком он прошелся по комнате, подошел к окну и посмотрел на плотный туман и коричневый смог, который стелился по улице Кларж. Внизу плелся ободранный продавец угля, издавая безнадежные унылые вопли. За ним прошел трубочист и точильщик ножей. Потом проскакал человек в сером длинном плаще.
Из окна второго этажа он смотрел на нескончаемые ряды дымовых труб, извергающих грязно-коричневый дым. Его охватило уныние, которое только усугубляло известие о том, что война с голландцами затянулась и дела идут из рук вон плохо. Неудивительно, что де Ронкильо, новый испанский посол, ведет себя все более заносчиво, потому что он прекрасно знает, что его величество Карл II практически разорился и поэтому вынужден любыми способами избегать войны с Испанией. Да, с момента неудачной битвы в бухте Сол 27 мая 1672 года над ним снова нависла тень виселицы. Он и Модифорд вскакивали при любом внезапном стуке и ждали, что за ними вот-вот придут солдаты.
Морган уселся в кресло и снова почувствовал дергающую ревматическую боль в ногах. Раздался осторожный стук, и он пригласил нового врача войти.
На пороге возникла фигура в простом темном сюртуке с белым воротником и круглой шляпе с темно-красным пером.
— Боже мой! Да это же Дэйв Армитедж!
И виргинец навсегда запомнил, как просияло лицо адмирала, как он бросился к нему с распростертыми объятиями и обхватил его за плечи.
— Я рад тебе, как тропическому солнцу. Гинсон, чертов дурень, почему ты не сказал мне, что это доктор Армитедж?
Слуга низко поклонился. В последнее время характер его хозяина сильно изменился к худшему, он стал чертовски вспыльчивым.
— Но, сэр, я был не уверен…
— А сейчас будь уверен, что тебе надо спуститься вниз, — пророкотал Морган, — и принести лучшего бренди, которое у нас еще осталось! А теперь, Дэйви, рассказывай, как твои дела.
Армитедж поставил на пол чемоданчик с медицинскими принадлежностями и широко улыбнулся.
— Конечно, Гарри, я слышал о том, что ты приехал, но в прошлом году я еще учился в Эдинбурге. И только вчера доктор Гарвей обратился ко мне, чтобы я помог ему разобраться
— Холера побери мою болезнь! А как твоя учеба?
— Превосходно. — Армитедж поморщился, расстегивая пряжку на плаще темно-зеленого цвета.
Морган нахмурился.
— Значит, те мучения, которые выпали тебе на долю в Панаме, все еще напоминают о себе и причиняют тебе боль?
Врач криво усмехнулся.
— Да. Я никогда уже не смогу отвести руки назад или поднять выше плеч, не вспомнив при этом заботливого обхождения святой инквизиции. А как твои дела?
— С тех пор как я сошел на берег, меня замучил кашель. А еще у меня подагра. — Он показал багрово-красную, блестящую и слегка распухшую ногу.
Армитедж улыбнулся.
— Пить и есть в два раза меньше, и подагра пройдет.
— Как я могу пить и есть меньше? Меня приглашают на все вечера и собрания, и я не могу отказываться, потому что тогда потеряю друзей, которые могут мне понадобиться во время проклятого процесса.
— И ты до сих пор не знаешь, когда состоится суд?
— Мне сказали, что меня выслушает не суд, — уныло сообщил Морган, — а совет лордов Торговой палаты. К сожалению, там у меня полно врагов. А как насчет кашля?
— Единственное лекарство — отдых и солнце. Разве ты не можешь проехаться в Корнуолл или Девон? Ты и вправду болен, Гарри; нельзя допустить, чтобы бронхит стал хроническим.
— Это невозможно, — объяснил Морган. — Я дал слово не покидать Лондон.
Поджав губы, Армитедж извлек из чемоданчика эликсиры, порошки и травы и начал смешивать их в маленькой ступке.
— Гарри, ты был в Бристоле?
— Да. Именно оттуда я отправился, — скривился Морган, — покорять Индию для его королевского величества.
— А ты не помнишь даму по имени Пруэтт?
Морган резко повернул голову.
— Пруэтт? Боже мой, девушка по имени Анни Пруэтт спасла меня от сторонников Кромвеля. Откуда ты ее знаешь? Она в Лондоне?
Армитедж с улыбкой поднял на него глаза.
— Она была дочерью хозяйки таверны, правильно?
— Да, и у миссис Пруэтт оказалось такое крепкое испанское вино, что я славно искупался в нем. А что с Анни?
— Ты, наверное, огорчишься, но Анни и ее муж умерли от холеры в шестьдесят пятом году.
Морган помрачнел.
— Умерли! Анни была славной девочкой, Дэйви. Я любил ее и подарил ей кольцо.
Армитедж порылся в кошельке и вытащил кольцо с печаткой.
— Это?
— Да, клянусь Господом! Разве ты не узнаешь моего геральдического грифона? Откуда у тебя это?
— У Анни и ее мужа был сын, он сейчас в море с флотом принца Руперта, да хранит его Господь, и дочь — она замужем за добропорядочным молодым членом гильдии торговцев мануфактурными товарами по имени Бристед. Не так давно я вправлял ему руку. Миссис Бристед поведала мне, что ты в Лондоне, и заявила, что ее мать часто и с любовью рассказывала о тебе и ценила кольцо больше всего на свете.