Король англосаксов

Бульвер-Литтон Эдвард Джордж

Годвин принимал деятельное участие в походе Канута на скандинавский полуостров и одержал значительную победу без сторонней помощи, с одной своей дружиной. Этот подвиг упрочил его славу и будущность.

Эдрик, несмотря на свое весьма незнатное происхождение, был женат на сестре короля Этельреда. А когда слава Годвина приобрела ему блистательный почет, то Канут счел возможным выдать свою сестру за своего фаворита: он был ему обязан покорностью саксонского народонаселения. По смерти первой жены, от которой он имел одного сына, умершего от несчастного случая, Годвин женился на другой из того же королевского дома. Мать шести сыновей его и двух дочерей приходилась племянницей Кануту и родной сестрой Свену, сделавшемуся впоследствии королем датским. По смерти Канута выказалось в первый раз пристрастье саксонского вельможи к саксонскому королевскому дому. Но в силу ли убеждения или вследствие различных политических расчетов он представил выбор преемника собранию Витана, как представителю народного желания, и когда этот выбор упал на сына Канута, Гарольда, он безропотно покорился его решению. Выбор этот служит доказательством власти датчан и совершенного слияния их племени с саксонским. Не только Леофрик, саксонец, вместе со сивардом нортумбрийским и всеми танами северного берега Темзы, но даже сами жители Лондона стали единодушно на сторону Гарольда датского. Мнение же Годвина разделяли почти одни его эссекские вассалы.

Годвин стал с этого времени представителем английской партии, и многие из тех, которые были убеждены в участии его в убийстве или, по крайней мере, в выдаче Эдуардова брата Альфреда, пытались извинить этот поступок его законной ненавистью к чужеземной дружине, приведенной Альфредом.

Гардиканут, преемник Гарольда, так сильно ненавидел своего предшественника, что приказал вырыть его тело и бросить в болото. Гардиканут был провозглашен королем единодушным желанием саксонских и датских танов и, хотя он вначале преследовал Годвина, как убийцу Альфреда, он удержал его при себе во все время своего царствования и относился к нему так же, как Канут и Гарольд. Гардиканут умер внезапно на свадебном пиру, и Годвин возвел на престол Эдуарда. Чиста должна была быть совесть графа и сильно убеждение в своем могуществе, если он мог сказать Эдуарду, когда последний умолял его на коленях помочь ему отречься от этого престола и вернуться в Нормандию.

– Ты сын Этельреда и внук Эдгара. Царствуй – это твой долг; лучше жить в славе, чем умереть в изгнании. Тебе дан опыт жизни, ты изведал нужду и будешь сочувствовать положению народа. Положись на меня: ты не встретишь препятствий. Кто только люб Годвину – будет люб и всей Англии.

Через несколько времени Годвин своим влиянием на народное собрание доставил Эдуарду королевский престол. Он склонил одних золотом, а других красноречием. Сделавшись английским королем, Эдуард женился, сообразно с заранее заключенным условием, на дочери того, кто доставил ему королевский венец. Юдифь была прекрасна и телом и душой, но Эдуард, по-видимому, не имел к ней любви, она жила во дворце, но безусловно в качестве номинальной жены.

Тостиг, как мы уже видели, женился на дочери Балдуина, графа фландрского – сестре Матильды, супруги герцога норманнского, а поэтому дом Годвина был в родстве с тремя королевскими линиями – датской, саксонской и фламандской. И Тостиг мог сказать то, что мысленно говорил себе Вильгельм норманнский: «Дети мои будут потомками Карла Великого и Альфреда».

Годвин был слишком занят государственными делами и политическими планами, чтоб обращать внимание на воспитание сыновей, а жена его. Гита, женщина благородная, но вполне не развитая и, вдобавок, наследовавшая неукротимый нрав и гордость своих предков, морских королей, могла скорее раздуть в них пламя их честолюбия, чем укротить их смелый и непокорный дух.

Мы знаем судьбу Свена, но Свен был ангелом в сравнении с Тостигом. Кто способен к раскаянию, в том кроются еще возвышенные чувства. Тостиг же был свиреп и вероломен, он не имел ума и дарований братьев, но был честолюбивее, чем все они вместе взятые.

Мелочное тщеславие возбуждало в нем ненасытную жажду власти и славы. Он завивал по обычаю предков свои длинные волосы и ходил разодетым, как жених, на пиры.

Две только личности из семейства Годвина занимались науками, пользу которых начинали в то время признавать короли. Это были: Юдифь, нежный цветок, увядший во дворце Эдуарда, и ее брат Гарольд.

Однако ум Гарольда, ум почти гениальный практический, пытливый, чуждался всей поэзии, нераздельной с язычеством, благодаря которой его сестра сносила свои земные скорби.

Сам Годвин не жаловал языческих жрецов. Он слишком хорошо видел злоупотребления их, чтобы внушать своим детям уважение к ним. Такой же образ мыслей, плод житейского опыта, был в Гарольде плодом учения и мышления.

Писатели классической древности дали молодому саксонцу понятия об обязанностях и ответственности человека, далеко не похожие не те, которым учили невежественные друиды. Он презрительно улыбался, когда какой-нибудь датчанин, проводивший жизнь в пьянстве и открытом разврате, думал отворить себе врата Валгаллы, завещая жрецам владения, завоеванные разбоем и насилием. Если бы жрецы вздумали порицать действия Гарольда, он ответил бы им, что не людям, закоснелым в невежестве, судить людей развитых. Он отвергал все грубые суеверия века и в классиках искал учения об обязанностях гражданина и человека. Любовь к родине, стремление к справедливости, твердость в несчастье и смирение в счастье были его отличительными качествами. Гарольд не принимал, по примеру отца, личины тех свойств, которые приобрели ему народную любовь. Он был ко всем приветлив, но всегда справедлив, не потому, что этого требовала политика, а потому, что он не мог поступать иначе.

Впрочем, как ни прекрасна была душа Гарольда, она имела тоже порядочную долю человеческих слабостей, и они заключались в его самонадеянности, результате сознания своих сил. Хоть он веровал в Бога, но упускал из виду те таинственные звенья, которые соединяют человека с Творцом, сплетаются равным образом из простодушия детства и мудрости старости.

Хотя, в случае нужды, Гарольд был храбр, как лев, храбрость не составляла отличительной черты его характера. Он презирал зверскую смелость Тостига, чуждаясь в душе кровопролития. Он мог казаться робким, когда смелость вызывалась одним пустым тщеславием. Но когда эту смелость предписывал долг, никакие опасности не могли устрашить и никакие хитрости отуманить его. Тогда он казался отважным и свирепым. Неизбежным последствием особенного истинно английского характера Гарольда было то обстоятельство, что действия его отличались скорее терпением и упорством, чем быстротой и сметливостью.

В опасностях, с которыми он уже успел освоиться, ничто не могло состязаться с ним в твердости и чрезвычайной ловкости, но когда его застигали врасплох, его было нетрудно вовлечь в крупные промахи. Обширный ум отличается редко быстрым соображением, если необходимость быть всегда настороже и природная подозрительность не развили в нем бдительности. Нельзя вообразить сердца более доверчивого, честного и прямого, чем было сердце графа. Сообразив все эти свойства, мы получим ключ к образу действий Гарольда в позднейших обстоятельствах его бурной и трагической жизни.

Но мы не должны думать, чтобы Гарольд, откинув суеверие одного из сословий, стоял настолько выше своего века, чтобы откинуть их все. Какой искатель славы, какой человек, вступающий в борьбу со светом и с людьми, может откинуть верование в невидимую силу? Цезарь мог смеяться над мистическими обрядами римского многобожия, но он веровал в судьбу. Гарольд узнал от классиков, что самые независимые и смелые умы древности не могли отрешиться от доли фатализма. Хотя он отвергал силу гаданий Хильды, в его ушах звучали ее таинственные предсказания, слышанные им в детстве. Вера в приметы, знамения, легкие и тяжелые дни и влияние созвездий была присуща всем сословиям его племени. У Гарольда был также свой счастливый день четырнадцатое октября. Он верил в его силу, как Кромвель верил в силу третьего сентября. Мы описали Гарольда, каким он был в начале его поприща. В то блаженное время еще не примешивалось никакого эгоистического честолюбия к свойственному мудрости стремлению стяжать себе могущество. Его любовь к отечеству, развитая на примерах римских и греческих героев, была чиста и искренна. Он был способен обречь себя на смерть, как сделал Леонид или бесстрашный Курций.

Глава II

Пробудившись от томительного сна, Гарольд увидел перед собой Хильду, смотревшую на него своим величественно-спокойным взором.

– Не видел ли ты какой-нибудь пророческий сон, сын Годвина? – спросила она.

– Сохрани меня, Воден! – ответил молодой граф с несвойственным ему смирением.

– Расскажи же мне свой сон – и я разгадаю его. Сновидениями никогда не должно пренебрегать. Подумав немного, Гарольд проговорил:

– Мне кажется, Хильда, что я и сам могу объяснить себе свои сны.