Король англосаксов

Бульвер-Литтон Эдвард Джордж

Через несколько дней после переворота, когда мир и порядок воцарились и в городе и во всей стране, Хильда стояла на закате солнца, одна у каменного жертвенника Тора.

Багряный, тусклый солнечный шар опускался все ниже за горизонт, посреди золотистых прозрачных облаков. Кругом не видно было ни одной человеческой души, кроме высокой, величественной валы у рунического жертвенника и друидского кромлеха. Она опиралась обеими руками на свой волшебный посох. Можно было подумать, судя по ее позе, что она ждет кого-то или во что-то вслушивается. Никто не появлялся на пустынной дороге, а она, очевидно, заслышала шаги: ее зрение и слух были великолепны. Она улыбнулась и прошептала: «Солнце еще не село!» Потом, изменив положение, она облокотилась в раздумье на жертвенник, наклонила голову.

Через

некоторое время на дороге явились две мужские фигуры. Увидев Хильду издали, они пошли быстрее и взошли на пригорок. Один был облечен в одежду пилигрима, с откинутым назад широким покрывалом, в нем еще сохранились остатки красоты и лицо обличало могучую душу. Его спутник, напротив, был одет чрезвычайно просто, без запонки, которую носили тогда таны, но осанка его была очень величественна, а в его кротких взорах видна была привычка к повелительности. Эти люди составляли между собой резкую противоположность, хотя в чертах их было очевидное сходство. Последний из них был чрезвычайно грустен, но кроток и спокоен. Страсти не помрачили ясность его чела, не провели на нем своих резких следов. Длинные, густые светлорусые волосы, которым заходящее солнце придавало прекрасный золотистый отлив, были разделены пробором и ниспадали до плеч. Брови, темнее волос, были густы и тонки – черты, такие же правильные, как у норманнов, но менее резкие, на щеках, загорелых от труда и от воздуха, играл свежий румянец. Его высокий рост, сила, проистекавшая не столько из крепкого сложения, сколько из его соразмерности и воинского воспитания все взятое вместе представляло в нем тип саксонской красоты. Вообще, он отличался тем истинным величием, которого, кажется, не ослепит никакое великолепие и не поколеблет никакая опасность и которое проистекает от сознания собственной силы и собственного достоинства.

Эти личности были Свен и брат его Гарольд. Хильда устремила на них пристальный взгляд, смягчившийся до нежности, когда он приковался к особе пилигрима.

– В таком ли положении, – произнесла она, – ожидала я встретить старшего сына великого Годвина? Для кого я не раз вопрошала светила и сторожила заходящее солнце? Для кого я чертила таинственные руны на ясеневой коре и вызывала скинляку [11] в бледном ее сиянии из могил мертвецов.

– Хильда, – ответил Свен, – не хочу укорять тебя тем семенем, которым ты посеяла ниву: жатва с нее снята, коса переломилась… Отрекись навсегда от своей мрачной гальдры [12] и обратись, как я, к единственному свету, который не померкнет!

11

Scin-lacca – сияющий труп, вызывание мертвых было очень употребительно у скандинавских гадателей.

12

Гальдра – магия.

Пророчица задумалась и сказала спокойно:

– Вера уподобляется вольному ветру! Дерево не может сказать ему: «Остановись на моих ветвях!» и не может человек сказать вере: «Осени меня своею благодатью!»… Иди с миром туда, где душа твоя найдет себе успокоение: твоя жизнь отцвела. Когда я пытаюсь узнать твою судьбу, то руны превращаются в бессмысленные знаки и волна не колышется. Иди же, куда Фюльгия [13] направляет стопы твои! Альфадер дает ее каждому человеку со дня его рождения. Ты желал любви, которая была тебе воспрещена. Я тебе предсказала, что твоя любовь воскреснет из недра гроба, в который жизнь вколочена в самом ее расцвете. Ты жаждал прежде славы, и я благословила меч твой и соткала крепкие паруса для твоих кораблей. Пока человек может еще желать, Хильде дается власть над всей его судьбой. Но когда его сердце обратится в пепел, на зов мой восстает только безмолвный труп, который возвращается опять в свою могилу по прекращении чар… Однако же, подойди ко мне поближе, Свен. Я некогда убаюкивала тебя своими песнями, в дни твоего беспечного и счастливого детства!

13

Фюльгия – ангел-хранитель скандинавов, божество женского пола, кроткое, любящее, преданное как женщина, пока его почитали. мстительное, когда покидали. В скандинавской поэзии много легенд о Фюльгии; это едва ли не самое поэтическое создание северной мифологии.

Хильда с глубоким вздохом взяла руку изгнанника и стала в нее всматриваться. Уступая невольному порыву сострадания, она вдруг отодвинула назад покрывало его и поцеловала его дружески в лоб.

– Я размотала нить твою, – продолжала она, – ты блаженнее всех, презирающих тебя и немногих сочувствующих. Сталь тебя не коснется, буря пройдет безвредно над твоею головой, ты достигнешь убежища, которого ты жаждешь… Полночная луна освещает развалины – мир развалинам витязя!

Изгнанник слушал с полнейшим равнодушием, но когда он внезапно обернулся к Гарольду, который не удержал душивших его слез, то и его сухие, горящие глаза наполнились слезами.

– Прощай же теперь, брат, – проговорил он глухо. – Ты не должен идти за мной ни шага дальше! Гарольд раскрыл объятия, и Свен упал на грудь его. Глухой стон прервал глубокое безмолвие, а братья так крепко прижимались друг к другу, что невозможно было узнать, из чьей груди вылетел это стон. Изгнанник скоро вырвался из объятий Гарольда и сказал с тихой грустью:

– А Гакон… милый сын мой!.. обречен быть заложником на чужой стороне! Ты его не забудешь? Ты будешь защищать его, не правда ли, Гарольд? Да хранят тебя боги!

Он вздохнул и спустился торопливо с холма. Гарольд пошел за ним, но Свен остановился и заметил внушительно:

– А твое обещание? Или я пал так низко, что даже родной брат не считает за нужное сдержать данное мне слово?

Гарольд остановился. Когда Свен уже скрылся за поворотом дороги, вечерняя темнота рассеялась сиянием восходящей луны.

Гарольд стоял как вкопанный, устремив глаза вдаль.

– Смотри, – сказала Хильда, – точно так, как луна восходит из тумана, возникает твоя слава, когда бледная тень несчастного изгнанника скроется во мраке ночи. Ты теперь старший сын знаменитого дома, в котором заключается и надежда саксонца и счастье датчанина.

– Неужели ты думаешь, – возразил Гарольд с неудовольствием, – что я способен радоваться горькой судьбине брата?

– О, ты еще не слышишь голоса своего истинного призвания?!.. Ну так знай же, что солнце порождает грозу, а что слава и счастье идут об руку с бурей!

– Тетка, – ответил Гарольд с улыбкой неверия, – ты знаешь хорошо, что твои предсказания для меня безразличны и твои заклинания не пугают меня! Не просил я тебя благословить мое оружие и ткать мне паруса. На клинке моем нет рунических стихов. Я подчинил свой жребий собственному рассудку и силе руки. Между тобой и мной нет никакой таинственной нити.

Пророчица улыбнулась надменно и презрительно.

– Какой же это жребий приготовят тебе твой разум и рука? – спросила она быстро.

– А тот жребий, которого я уж теперь достиг… то есть именно жребий человека, поклявшегося защищать свою родину, любить искренно правду и всегда руководствоваться голосов своей совести!

Почти в эту минуту свет озарил лицо храброго витязя и его выражение вполне согласовалось с этой пылкой речью. Но вала, тем не менее, шепнула ему голосом, от которого кровь застыла в его жилах, несмотря на его глубокий скептицизм.

– Под спокойствием этих глаз, – сказала Хильда, – таится душа твоего отца; под этим гордым челом кроется гений, давший в предки твоей матери северных королей.

– Молчи! – воскликнул Гарольд, но потом, стыдясь своей минутной вспыльчивости, он продолжал с улыбкой. – Не говори об этом, когда сердце мое чуждо всех мирских помыслов, когда оно стремится умчаться вслед за братом, одиноким изгнанником… Наступила уже ночь, а дороги не безопасны, потому что в распущенных войсках короля было много людей, которые в мирное время промышляют разбоем. Я один и вооружен одним ятаганом, поэтому прошу тебя позволить мне провести ночь пса твоим кровом и…