Король англосаксов
Шрифт:
– Ты его не застанешь, – ответил Годрит. – Мне известно, что он тотчас же по окончании беседы с Этелингом, уедет прямо за город. Я и сам должен вечером ехать к нему на дачу, за реку, по делу исправления крепостей и окопов. Ты лучше подожди и приезжай к нам туда; ведь ты знаешь его усадьбу, что на пустошах?
– Нет, мне надо быть дома; где нет глаз хозяина, там везде неурядица… А, впрочем, мне достанется порядком от жены за то, что я не мог пожать руку Гарольда.
Добрый Годрит был тронут чувством тана к Гарольду; он знал, какой вес имел Вебба в Кенте, и желал, чтобы граф приласкал степняка.
– Зачем же подвергаться гневу своей жены? – ответил он шутливо. Послушай, когда ты будешь ехать к себе, то на пути увидишь огромный старый дом с развалившимися колоннами в тылу…
– Знаю, – прервал тан, – я заметил это строение, когда проезжал мимо, и видел на пригорке массу каких-то замысловатых камней, которую, говорят, сложили ведьмы или бритты.
– Именно! Когда Гарольд уезжает из города, то уж наверное завернет в тот дом, потому что там живет его прелестная Юдифь со своей бабушкой. Если подъедешь туда под вечер, то непременно встретишь Гарольда.
– Благодарю тебя, друг Годрит, – сказал Вебба. – Извини меня за мою грубость, если я смеялся над твоей стриженой головой; вижу теперь, что ты такой же добрый саксонец, как любой кентский хлебопашец… Итак, да хранят тебя боги.
Проговорив эти слова, кентский тан пошел быстрым шагом через мост, между тем как Годрит повернулся на каблуке и стал отыскивать глазами, не найдется ли за одним из столов какого-нибудь приятеля, с которым можно было убить час-другой за азартной игрой.
Как только он отвернулся, оба слушателя, которые перед тем только что расплатились с хозяином, удалились под тень одной из аркад, сели в лодку, причалившую к берегу по особому знаку с их стороны и поехали через реку. Они хранили мрачное, задумчивое молчание, пока не вышли на противоположный берег; здесь один из них отодвинул назад берет, так что можно было узнать резкие черты Альгара.
– Что, друг Гриффита? – произнес он с горькой усмешкой, – слышал, как мало граф Гарольд полагается на клятву твоего повелителя, когда заботится об укреплении марок; слышал ли также, что только жизнь одного человека отделяет его от престола – единственного человека, который когда-либо мог принудить моего зятя дать клятву на подданство Эдуарду.
– Вечный позор тому часу! – воскликнул спутник Альгара, в котором, по золотому ожерелью и особенной стрижке волос, легко было узнать валлийца. Не думал я никогда, чтобы сын Левелина, которого наши барды ставили выше Родериха Великого, когда-либо согласился признать владычество саксонца над кимрскими холмами.
– Ну, хорошо, Мирдит, – ответил Альгар, – ты знаешь, что никогда никакой кимр не сочтет за бесчестье нарушение клятвы, данной саксонцу; наступит час, когда львы Гриффита снова будут душить стада гирфордских баранов.
– Дай-то Бог! – сказал злобно Мирдит. – Тогда граф Гарольд передаст Этелингу саксонскую землю, по крайней мере, без кимрского королевства.
– Мидрит, – произнес Альгар торжественно, – не Этелинг будет царствовать в Англии. Тебе известно, что я первый обрадовался вести о его приезде и поспешил в Довер встретить его. Когда я увидел его, мне показалось, будто на лице его признаки близкой смерти; деньгами и подарками подкупил я доктора-немца, который пользует принца, и узнал, что в Этелинге кроется зародыш смертельной болезни, чего он сам и не подозревает Ты знаешь, имею ли я причины ненавидеть графа Гарольда… Хотя бы мне одному пришлось противиться его восшествию на престол, он не взойдет на него иначе, как перешагнув через мой труп. Когда говорил клеврет его, Годрит, я почувствовал, что он говорит правду: если Этелинг умрет, то ни на чью голову не может пасть корона, кроме головы Гарольда.
– Как?! – воскликнул кимрский вождь сурово. – И ты так думаешь?
– Не думаю, а убежден в этом… Вот почему, любезный Мирдит, мы не должны ждать, чтобы он обратил против нас все силы английского королевства. Теперь, пока жив Эдуард Исповедник, есть еще надежда. Король любит тратиться на разные изображения и на своих жрецов, но не очень-то щедр, когда дело идет о существенной пользе, притом он вовсе не так недоволен мной, как он это показывает… Он бедняжка воображает, что когда будет травить графов графами же, то сам будет сильнее. Пока Эдуард жив, руки у Гарольда связаны. Поэтому, Мирдит, поезжай обратно к королю Гриффиту и скажи ему все, что я говорил. Скажи ему, что лучшим временем для вооружения и возобновления войны будет время смут и беспокойств, которые настанут со смертью Этелинга, что если мы успеем заманить самого Гарольда в валлийские ущелья, то не может быть, чтобы не нашлось погибели на этого врага. А кому тогда быть английским королем?.. Род Сердика исчезнет, слава Годвина кончится со смертью Гарольда, Тостига ненавидят в его собственном графстве, Гурт слишком тих и кроток, а Леофвайн не склонен к честолюбивым замыслам… Кому же быть тогда английским королем, исключая Альгара? А если освободится вся кимрская земля… я возвращу Гриффиту гирфордское и ворчестерское графства… Поезжай же скорее, Мирдит, и не забудь того, что я тебе приказываю.
– А клянешься ли ты, что, ставши королем, ты избавишь Кимрию от всяких податей?
– Они будут вольны, как птицы в поднебесье… Я клянусь тебе в том! Помни слова Гарольда к кимрским вождям, когда он принимал присягу Гриффита на подданство.
– Помню! – ответил Мирдит, побагровев от гнева, а Альгар продолжал:
– «Помните, говорил он (Гарольд), вожди кимрские, и ты, король Гриффит, прими к сведению, что если вы еще раз принудите английского короля – грабежом, убийством и нарушением клятвы – вступить в ваши пределы, то мы исполним свой долг. Дай Бог, чтобы ваш кимрский лев не тревожил нашего покоя, иначе нам придется из человеколюбия подрезать ему когти». Гарольд, как все спокойные и холодные люди, высказывает меньше, чем думает на деле! – добавил Альгар, – И, ставши королем, воспользуется случаем, чтобы пообрезать вам когти.
– Ладно! – ответил Мирдит со зловещей улыбкой. – Я теперь зайду к своей дружине, которая дожидается меня на постоялом дворе… Нам не следует часто показываться вместе!
– Да, отправляйся с миром!.. Не забудь моего поручения к Гриффиту.
– Не забуду! – сказал торжественно Мирдит, поворачивая к постоялому двору, где останавливались постоянно валлийцы, потому что хозяин его был такой же валлиец, а они очень часто приезжали в столицу вследствие смут в отечестве.
Дружина вождя состояла из десяти человек знатного рода. Они не пировали, к прискорбию хозяина, а лежали в саду, находившемся за двором, равнодушные к удовольствиям лондонских обывателей, и слушали песню одного из товарищей о делах былого богатырского века. Вокруг них паслись их малорослые, косматые лошадки. Мирдит подошел и, убедившись, что между ними нет никого постороннего, махнул рукой певцу, который тотчас замолк. Тогда Мирдит начал что-то говорить своим соотечественникам на кимрском языке. Речь его была коротка, но сверкающие глаза и неистовая жестикуляция придавали ей силу. Увлечение его перешло ко всем слушателям. Они вскочили на ноги и со свирепыми восклицаниями кинулись седлать своих маленьких лошадок. Между тем один, по назначению Мирдита, вышел тотчас из сада и пошел к мосту, но вернулся немедленно, увидев на нем всадника, которого толпа приветствовала радостно восклицанием:
«Гарольд!»
В это время Гарольд, отвечая ласковой улыбкой на приветствия народа, проехал мост предместья и выехал на пустоши, тянувшиеся на протяжении кентской дороги. Он ехал медленно, погруженный в раздумье. Не успел он проехать половины пути, как услышал позади частый, но глухой топот некованых копыт. Он тотчас обернулся и увидел отряд конных валлийцев. На этой же дороге ехало одновременно несколько человек, поспешавших на празднество. Эти люди смутили, очевидно, валлийцев, они свернули в сторону и поехали лесом, держась его опушки.
Все это возбудило подозрение графа. Хотя он и не думал, чтобы лично у него могли быть враги и, несмотря на то, что, вследствие строгости законов о разбойниках, большие дороги в последние годы царствования саксонских королей были гораздо безопаснее, чем несколько столетий под управлением следующей династии, когда саксонские таны делались сами атаманами разбойников, тем не менее возмущения, бывшие при Эдуарде, расплодили немало распущенных наемников, за которых, конечно, было трудно ручаться.