Король англосаксов
Шрифт:
Понятия века всегда имеют влияние даже на тех, которые явно презирают их; поэтому немудрено, что эту святую и самоотверженную любовь поддерживало и хранило фанатическое уважение к целомудрию, составляющее отличительную черту последних времен англосаксонцев, когда среди общего разврата противоположные качества – как обыкновенно бывает в такие эпохи – в некоторых избранных душах доходили до героического фанатизма. Как золото, украшение мира, добывается из недр земли, так и целомудрие, ценное как золото, выходило чистое и светлое из грязи людских страстей.
Сама Юдифь развилась под влиянием этой всеосвящающей, неземной любви во всем совершенстве женской души. Она так привыкла жить жизнью Гарольда, что без учения, по одному наитию, приобретала понятия, вовсе не принадлежавшие ни ее полу, ни ее веку; они падали в ее душу, как солнечные лучи на цветок, раскрывая его лепестки и придавая новый блеск его роскошным краскам.
Юдифь, выросшая под влиянием суеверия Хильды, была почти не знакома с учением друидов и вследствие этого не могла быть убежденной в его истине, но душа Гарольда вознесла и ее душу из долины тени на горные пределы неба. Любовь их имела такой характер, обстоятельства, в которые она была поставлена, надежда и самоотвержение так возвысили ее над пределами чувственности, что без веры она завяла бы и погибла. Ей необходима была молитва и покорное терпение, проистекающее из сознания бессмертной души; она не устояла бы против искушений земли, если бы не заимствовала твердости от неба. Таким образом можно сказать, что Юдифь получила даже свою душу от Гарольда, а с душой пробудился и разум из тумана детства.
В стремлении ее сделаться достойной любви Гарольда, быть подругой не только его сердца, но и ума, она приобрела, сама не зная как и откуда, запас здравых понятий и даже мудрости. Как часто, когда Гарольд поверял ей бессознательно свои мысли и цели, Юдифь нечувствительно сообщала им оттенок своих собственных размышлений и дум. Что было возвышеннее и чище, то Юдифь инстинктивно признавала и благоразумнейшим. Она стала его второй совестью. Каждый из них, таким образом, отражал достоинства другого, как одна планета освещает другую.
Поэтому-то эти годы испытаний, которые могли бы придать некоторую горечь любви не столь чистой и утомить чувство менее сильное, – только более и теснее сроднили их души.
В один прекрасный летний день Юдифь с Гарольдом сидели посреди мрачных колонн друидского храма. Они вспоминали прошлое и придумывали планы будущего, когда Хильда подошла к ним и, опершись о жертвенник Тора, сказала:
– Помнишь, как недоверчиво я смеялась, Гарольд, когда ты старался уверить меня, что и для Англии и для тебя будет лучше, если Эдуард вызовет Этелинга? Помнишь, я еще ответила тебе: «Слушаясь единственно своего рассудка, ты только исполняешь волю судьбы, потому что прибытие Этелинга еще скорее приблизит тебя к цели твоей жизни; но не от Этелинга получишь ты награду своей любви, и не он взойдет на престол Этельстона»?
– Что хочешь ты рассказать мне? Неужели о каком-нибудь несчастии, постигшем Этелинга? – воскликнул Гарольд, в сильном волнении вскакивая со своего места. – Он казался больным и слабым, когда я видел его, но я надеялся, что воздух родины и радость подкрепят его.
– Слушай внимательнее, – проговорила вала. – Это пение друидов за упокой души сына Эдмунда Иронзида.
Действительно, в это время по воздуху разнеслись какие-то унылые звуки. Юдифь пробормотала молитву; потом она снова обратились к Гарольду.
– Не печалься, Гарольд, и не теряй надежды! – сказала она тихо.
– Еще бы не надеяться, – заметила Хильда, гордо выпрямляясь во весь рост. – Один только глухой не может расслышать и понять, что в этом погребальном пении выражается и радостное приветствие будущему королю.
Граф вздрогнул; глаза его засверкали как уголья, грудь заволновалась еще сильнее.
– Оставь нас, Юдифь, – приказала Хильда вполголоса.
Когда молодая девушка нехотя спустилась с холма, Хильда обратилась к Гарольду и, подведя его к надгробному камню саксонского витязя, произнесла:
– Я говорила тебе тогда, что не могу понять тайны твоего сна, пока скульда не просветит моего разума; говорила также, что погребенный под этим камнем является людям за тем только, чтобы возвестить определение рока дому Сердика; вот оно и исполнилось: не стало преемника Сердика. А кому же явился великий Синлека как не тому, кто возведет новый род королей на саксонский престол?
Дыхание Гарольда прерывалось в груди, между тем как яркая краска покрыла его щеки и лоб.
– Я не могу отрицать твоих слов, вала, – ответил он. – Ты ошибаешься только в том случае, если боги пощадят жизнь Эдуарда до тех пор, пока сын Этелинга не достигнет тех лет, когда старики могут признать его вождем… иначе же я тщетно осматриваюсь кругом по всей Англии и ищу будущего короля; передо мной является только собственный образ.
При этих словах он поднял голову, и царское величие осенило его чело, как будто на нем уже сиял венец.
– Если это исполнится, – продолжал он, – я принимаю это призвание, и Англия возвеличится в моем величии!
– Пламя вспыхнуло, наконец, из тлеющего угла; наступил и тот час, который я давно предвещала тебе, – проговорила Хильда.
Гарольд не отвечал, потому что новые, сильные ощущения не позволяли ему слышать ничего, кроме голоса пробудившегося честолюбия и радости великого сердца.
– И тогда, Юдифь, жизнь, которую ты спасла от верной смерти, будет вся безраздельно принадлежать тебе! – воскликнул пылко граф. – Однако этот сон, все еще не забытый, – продолжал Гарольд, – из которого я смутно припоминаю одни только опасности, борьбу и торжество… способна ли ты, вала, разгадать его смысл, и указать, что в нем предвещает успех?
Этот вопрос был началом перемены, которую давно приготовляло в этом надменном сердце честолюбие, до сих пор подавляемое, но теперь разгулявшееся словно бурный поток.
– Гарольд, – ответила Хильда. – Ты слышал в заключение своего сна песни, которые поются при венчании королей; ты будешь венценосным королем, но страшные враги окружат тебя, и это предвещают в твоем сне лев и ворон. Две звезды на небе знаменуют, что день твоего рождения был в то же время днем рождения врага, звезда которого сгубит твою звезду. Я не провижу далее… Не хочешь ли ты сам узнать его значение из уст привидения, пославшего сон?.. Стань возле меня на могиле саксонского витязя: я вызову Синлеку, заставлю его научить живого… чего мертвый, может быть, не захочет открыть мне, то душа витязя откроет для витязя.