Король англосаксов
Шрифт:
В числе вождей находился владыка аркадских островов. Он вышел впереди всех, преклонил колено перед королем и сказал:
– Повелитель Англии! Ты вчера победил только тела норвежцев, а сегодня покорил и их души. Никогда скандинавы не пойдут войной на берега того, кто так чтит умерших и милует живых!
– Быть посему! – сказали в один голос вожди, преклоняя колена перед королем.
Один только Олай не произнес ни слова: перед ним лежало охладелое тело убитого отца, а месть считалась доблестью у морских королей. Мертвеца понесли медленно к шлюпке. Норвежцы шли за ним медленными шагами. Только когда носилки были уже поставлены на королевский корабль, раздались плач и стоны, звучавшие глубокой, неподдельной
Сборы норвежцев были коротки, так что корабли их скоро снялись с якоря и поплыли вниз по реке. Гарольд глядел им вслед и произнес задумчиво:
– Уплыли корабли, в последний раз принесшие кровожадного ворона к английским берегам!
Непобедимые норвежцы потерпели в этом походе страшное поражение. На этих носилках, которые они везли из Англии, лежал последний внук берсеркеров и морских королей. К чести Гарольда вспомним, что не норманнами, а им, истым саксонцем, был низвергнут Опустошитель земли.
– Да, – ответил Гакон, на замечание дяди, – твое предсказание отчасти справедливо. Не забывай, однако, потомка скандинавов, Вильгельма руанского!
Гарольд невольно вздрогнул и сказал вождям:
– Велите трубить и собираться в путь! Мы отправимся в Йорк, соберем там добычу и потом – назад, друзья мои, на юг. Но преклони сперва колена, Гакон, сын дорогого брата! Ты совершил в виду и неба и всех витязей свои славные подвиги и будешь награжден достойными их почестями! Я облеку тебя не в суетные побрякушки норманнского рыцарства, а сделаю одним из старшин братства правителей и военачальников. Опоясываю тебя собственным своим набедренником из чистого серебра. Влагаю в руку твою собственный меч из чистой булатной стали и повелеваю тебе: встань и займи место в Совете и на поле брани наряду с владыками Англии, граф герфордский и эссекский!.. Юноша, – продолжал король шепотом, наклонившись к бледному лицу Гакона, не благодари меня! Я сам обязан тебе благодарностью. В тот день, когда Тостиг пал от твоей руки, ты очистил память моего брата Свена от всякого пятна… Но пора в путь, в Йорк!
Шумно и пышно было пирование в Йорке. По саксонским обычаям, сам король должен был присутствовать на нем. Гарольд сидел на верхнем конце стола, между своими братьями. Моркар, которого отъезд лишил участия в битве, возвратился с Эдвином.
В этот день песня, давно позабытая в Англии, пробудилась ото сна. Арфа переходила от одного к другому. Воинственно-сурово звучали ее струны в руках англодатчанина, но они нежно вторили голосу англосаксов. Но воспоминание о Тостиге, о брате, павшем в войне с братом, лежало тяжелым камнем на душе Гарольда. Однако он так привык жить исключительно для Англии, что мало-помалу силой железной воли сбросил с себя мрачную думу. Музыка, песни, вино, ослепительный свет огней, радостный вид доблестных воинов, сердца которых бились заодно с его сердцем, торжествуя победу, все это наконец увлекло и его к участию в общей радости.
Когда ночь наступила, Леофвайн встал и предложил заздравный кубок обычай, связывающий современные обычаи Англии с ее стариной. Шумный говор утих при виде привлекательного лица молодого графа. Он снял шапку, как требовало приличие (саксонцы садились за стол в шапках), принял серьезный вид и начал:
– С позволения моего брата и короля и всей честной компании, осмеливаюсь напомнить, что Вильгельм, герцог норманнский, затевает прогулку вроде той, что совершил почивший гость наш, Гарольд Гардрада.
Презрительный смех встретил напоминание о дерзости Гардрады.
– А как мы, англичане, слывем материалистами, даем каждому нуждающемуся хлеб-соль, вино и ночлег, то я думаю, что герцог ожидает от нас одного только хорошего угощения.
Присутствующие, разгоряченные вином, шумно одобрили эту мысль
– Итак, выпьем за Вильгельма руанского и – говоря словами, которые теперь на устах каждого и будут, вероятно, переданы потомству – если герцог так полюбил английскую землю, то дадим ему от всего сердца семь футов земли в вечное владение.
– Выпьем за Вильгельма норманнского! – закричали пирующие с насмешливой торжественностью.
– Выпьем за Вильгельма норманнского! – гремело по всем палатам! И вдруг, среди всеобщего веселья, вбежал человек, очевидно гонец, пробрался поспешно к королевскому креслу и сказал звучным голосом:
– Герцог Вильгельм высадился в Суссекс с таким громадным войском, которого не видели никогда на наших берегах [26] .
Часть двенадцатая
Гастингская битва
26
В нем было более 60 000 человек.
Глава I
Позолоченные осенью деревья отражались в зеркальной глади болот, окружающих уединенное жилище Хильды. Деревья эти были, как и во всех лесах вблизи жилья, малорослы по случаю беспрестанных порубок, объем стволов, густо поросших мохом, доказывал их древность: их тощая растительность и причудливый вид говорили без слов, что в этот темный лес проник уже давно разрушительный дух, которым отличается природа человека.
Ночной сумрак окутал безмолвную окрестность, луна плыла величественно по синеве небес, воздух был чист и холоден, и в его неподвижности было что-то торжественное. Из-за густых кустарников показывались изредка ветвистые рога быстроногих оленей, по просекам мелькали зайцы и кролики, и летучие мыши, распустив свои голые, безобразные крылья, летали и цеплялись за широко разросшиеся, неподвижные ветки. В это время из чащи показалась высокая и темная фигура, и Хильда подошла медленными шагами к окраине болота. Бывалое бесстрастное выражение лица ее сменилось выражением тревоги и тоски. Какая-то тяжелая, затаенная мука провела по нему еще более резкие, глубокие морщины, затемнила блеск глаз и наклонила низко ее гордую голову. Можно было подумать, что судьба покарала ее самонадеянность и навела туман на ее проницательный и дальновидный ум.
– Вечное одиночество! Все ничто перед этим убийственным сознанием! прошептали беззвучно бледные губы валы. – Юдифь, моя надежда, цель всех моих стремлений, этот нежный цветок, который я взлелеяла для украшения трона, вянет под темным сводом уединенной кельи, бросив меня одну с моим разбитым сердцем и ужасным вопросом: уж не ложь ли наука, на служение которой я отдала всю жизнь? Вот уже скоро настанет и виноградный месяц, а вместе с ним и день, когда, по предсказанию, заходящее солнце озарит своим блеском торжественный союз короля англосаксов с любимой невестой! А между тем Альдита цветет еще здоровьем, а война воздвигает преграду за преградой желанному союзу Гарольда и Юдифи! Нет, как ни тяжело, но я должна признать, что мой дух потерял свою былую силу и что воля моя ничтожна перед волей всемогущей судьбы.
Хильда склонила голову, и горючие слезы оросили ее печальное лицо, но в эту же минуту резкий и дикий хохот потревожил безмолвие неподвижного леса, и вала, обернувшись, увидела в траве, на берегу болота, лежавшую на нем неясную фигуру. Она зашевелилась, поднялась из травы, и Хильда не замедлила узнать в этом загадочном, уродливом создании безобразную ведьму, которую она, давно тому назад, застала крепко спавшей на могиле витязя.
Колдунья положила свою худую руку на плечо изумленной и неподвижной валы и спросила глухим, неприятным голосом: