Король англосаксов
Шрифт:
– Не будь там одного человека, с какой радостью устремились бы мы на коршунов севера!
– Ты прав, – ответил Гурт с грустью. – Я также о нем думал и чувствую, что эта тяжелая мысль ослабляет мое мужество.
Король задумался и опустил забрало своего шлема.
– Таны, – обратился он вдруг к десяткам двум всадников, окружавшим его. – За мной!
И, пришпорив коня, он поскакал прямо к той части неприятельского войска, где над дротиками развевалась хоругвь графа Тостига. Таны последовали за ним в безмолвном удивлении. Подъехав к грозному строю,
– Находится ли Тостиг, сын Годвина и Гиты, при хоругви нортумбрийского графства?
С поднятым забралом, в норвежской бурке, небрежно наброшенной поверх блестящих доспехов, выехал граф Тостиг на этот голос и приблизился к брату.
– Что тебе надо, надменный враг? – спросил он. Король помолчал. Потом сказал протяжно-нежным голосом:
– Твой брат, король Гарольд, шлет тебе поклон. Допустим ли мы, чтобы родные братья, сыновья одной матери, вступили друг с другом в противозаконную борьбу и притом где же? На земле своих отцов?
– А что дает король Гарольд своему брату? – сказал Тостиг. Нортумбрию он уже отдал сыну врага своего дома.
Саксонец колебался. Но стоявший подле него всадник ответил поспешно за него:
– Если нортумбрийцы снова согласятся принять тебя, Нортумбрия будет принадлежать тебе. Моркару же король отдаст взамен эссекское графство. Если же нортумбрийцы отвергнут тебя, то ты получишь все уделы, которые Гарольд обещал дать Гурту.
– Согласен! – ответил Тостиг и стал, по-видимому, колебаться. Но непредвиденное обстоятельство испортило дело: король норвежский узнал о прибытии короля и выехал из рядов на прекрасном коне, в сияющем золотом шлеме и остановился на недалеком расстоянии от переговорщиков.
– А! – воскликнул Тостиг, обернувшись и увидев стлавшуюся на равнине огромную тень северного гиганта. – Если я приму это предложение, что даст Гарольд другу моему и союзнику королю Гардраде норвежскому?
При этих словах саксонский всадник поднял гордо голову и, смерив взглядом исполинский рост норвежца, сказал громким и отчетливым голосом:
– Ему будет дано семь футов земли на могилу или, так как он выше роста обыкновенного человека, на столько более, сколько потребуется на его труп.
– Если так, то отправляйся назад и передай Гарольду, чтобы он готовился к битве. Так как я не допущу, чтобы скальды и норвежские витязи осмелились говорить, что Тостиг заманил их короля себе на помощь, чтобы предать его потом врагу. Он пришел сюда вместе со мной, с целью добыть себе землю, как добывают ее храбрые витязи, или умереть, как они умирают.
Тут один всадник, казавшийся гораздо моложе других и более нежного телосложения, шепнул королю:
– Не трать более времени. Не то твои войска начнут подозревать измену.
– Братская любовь вырвана из моего сердца, Га-кон, – ответил король. И мое сердце опять забилось одной любовью к Англии.
Он сделал рукой знак, поворотил коня и удалился. Глаза Гардрады не опускались со статного всадника.
– Кто этот всадник, который говорил так умно? – спросила Гардрада, обращаясь к Тостигу.
– Король Гарольд, – ответил тот угрюмо.
– Как?! – воскликнул норвежец. – И ты не объяснил мне это прежде?.. Никогда не вернулся бы он к себе рассказывать о судьбе текущего дня!
При всей свирепости Тостига, при всей его ненависти, зависти к брату, в его саксонском сердце оставались еще грубые понятия о чести.
– Неосторожно поступил Гарольд, подвергаясь такой большой опасности, ответил гордо граф Тостиг. – Но он пришел с предложением мне мира и власти, и если б я решился выдать его, то был бы не соперником его, а убийцей.
Гардрада улыбнулся одобрительно и, обратившись к своим вождям, проговорил:
– Этот человек был поменьше многих из нас, но сидел на коне молодецки.
Затем удалой вождь, олицетворявший в себе все черты времени, сошедшего вместе с ним в могилу, и представлявший в себе образец племени, от которого происходили норманны, – запел импровизированную воинскую песнь. Но на половине ее он вдруг остановился и произнес с замечательным хладнокровием:
– Нет, эта песня плоха! Попробую другую.
Он задумался, затем провел рукой по лбу, и лицо его осветилось огнем вдохновения он опять затянул длинную песню. На этот раз напев и размер: все так чудно гармонировало с собственной восторженностью короля и с энтузиазмом его вождей и воинов, что никакие слова не в состоянии выразить их волшебного действия. Песня эта производила на всех норвежцев почти такое же действие, как сила рун на берсеркеров, воспламенявшая последних жаждой крови и битв.
В это время саксонская фаланга выдвинулась вперед и через несколько минут вступила в битву. Она началась атакой английской конницы, ведомой Леофвайном и Гаконом, но двойной ряд норвежских дротиков представлял грозную преграду, и всадники, не осмелившись сделать на нее прямого нападения, ограничились только тем, что объехали железный круг, не нанеся неприятелю другого вреда, кроме того, что могли сделать мечами и сулицами. Король Гарольд сошел между тем с лошади и, по обыкновению, двинулся с отрядом пехоты. Он находился в середине треугольника, откуда имел более возможности управлять его движениями. Избегая стороны, где начальствовал Тостиг, он направил свой отряд на самый центр неприятельских сил, где Опустошитель земли, развеваясь над стеной щитов, обозначал присутствие короля норвежского.
Град стрел и сулиц посыпался на англосаксов, неопытных в этом роде боя, но король Гарольд удерживал их от намерения схватиться грудь с грудью с неприятелем. Он сам стоял на небольшом холме и, подвергаясь ежеминутно опасности быть убитым, следил с напряженным вниманием за конницей Леофвайна и Гакона, ожидая той минуты когда норвежцы, обманутые мнимой нерешительностью и слабостью конных атак, сами перейдут в наступление.
Эта минута наконец наступила: воспламененные звуком труб, звоном оружия и воинственными песнями своего короля и скальдов, норвежцы ринулись как тигры на ряды саксонцев.