Король без завтрашнего дня
Шрифт:
Эбер был в Версале много раз, даже присутствовал однажды при королевском отходе ко сну. Он видел вблизи этого вялого толстяка с рассеянной улыбкой и скучающим взглядом. Королеву он тоже мог бы увидеть — ему не составляло труда получить входной жетончик в Малый Трианон, — но отчего-то не решался. Как будто ему было стыдно за свое шутовство в алансонском кабачке, когда он изображал Марию-Антуанетту, засунув под платье куклу-марионетку. Эбер даже не поехал в Версаль, чтобы приветствовать рождение дофина».
~ ~ ~
Отослав Мартену письмо по электронной почте, Анри вернулся к Доре. Она спала. Ее тело было горячим.
Анри хотел ребенка от Доры. Мальчика, например. Он еще успеет сыграть Людовика XVII
— Когда Мария-Антуанетта произвела на свет Луи-Шарля, в комнате было не больше тридцати человек, — заговорил он в полный голос. — При рождении Марии-Терезы собралось около двух сотен, и королева едва не умерла от удушья.
Людовик XVI ее спас — он единственный догадался открыть все окна.
На этот раз королева даже не потеряла сознание. Женщины, помогавшие при родах, принялись мыть новорожденного, и Мария-Антуанетта повернулась к королю: она улыбалась, но лишь уголками губ и немного беспокойно. Потом она заметила Ферзена, и они переглянулись. Этот обмен взглядами не ускользнул от короля и слегка уязвил его, но в этот момент ему поднесли младенца. Король взял его на руки и стал рассматривать. Он мог бы свернуть шею этому бастарду, но вместо этого поцеловал его. Людовик XVI восхищался младенцем, осыпал его поцелуями, чувствуя, как становится сентиментальным. Он не узнавал себя. Можно было подумать, что этот ребенок в один миг все изменил. Король решил, что это будет его ребенок. Мария-Тереза пусть остается королеве, а мальчик будет его.
Людовик XVI решил воспитать ребенка по своему образу и подобию — это он-то, которому собственный образ казался ненавистным! Но так всегда происходило с Людовиком XVI: его щедрость вызывала бедствия и разрушения, его доброта приносила лишь несчастья, его изобретательность приводила к тому, что любое дело стопорилось.
Лучше всего ему сейчас было бы отправиться в Шербур, сесть на военный корабль и отправиться на войну с Америкой, но он всегда ненавидел войну, а сейчас только одно для него имело смысл — этот новорожденный младенец. Он решил провозгласить дофина герцогом Нормандским — дать ему титул, которого никто из французских принцев не носил вот уже три столетия.
Итак, держа младенца на руках, Людовик XVI вышел к толпе, собравшийся перед дворцом. По правде сказать, толпа была небольшой, поскольку о беременности королевы официально не оповещали. Послышались крики: «Да здравствует герцог Нормандский! Да здравствует король!» Но они звучали не слишком громко, без всякого воодушевления, и никого не могли обмануть — даже короля, который прекрасно знал, какие слухи ходят о нем и о его детях. Он читал пасквили, содержащие колкие истины. Но все эти писаки на самом деле ничего не знали, потому что жизнь — штука с двойным дном, а внутри всегда секрет; есть лишь король, который властвует над всеми, и второй человек в королевстве — герцог Нормандский. Людовик XVI никогда не отправлялся на охоту, не убедившись предварительно, что с Нормандцем все в порядке, а когда возвращался, то сразу же, еще не сняв охотничьих сапог, спрашивал, как у того дела. Он присутствовал при кормлениях. Он сам лично выбирал кормилиц. Он не мог слышать, как ребенок плачет. Когда тот мочил пеленки, король требовал, чтобы немедленно принесли сухие, а если это затягивалось надолго, брал малыша на руки и носил по комнате, сам его мыл, вытирал, играл с ним и щекотал его. Ребенок начинал смеяться, и это было настоящим чудом: он, Людовик XVI, оказывается, мог кого-то рассмешить. Это вызывало у него слезы — впервые за много лет. Слезы падали на животик малыша, и король их слизывал, отчего ребенок смеялся еще
— Это моя любимая сцена, — сказал Анри, массируя пальцы на ногах Доры. — Все родители делают это со своими детьми, но никто об этом не говорит. И в кино это никогда не показывают. Но ведь это прекрасно — и так естественно! Если у меня будет ребенок, я буду это делать обязательно. Я не смогу от этого удержаться.
Генрих IV никогда особо не стеснялся со своими детьми — он укладывал их голыми с собой в постель. Эроар, личный врач будущего Людовика XIII, писал в дневнике: «Они болтают, возятся, целуются и доставляют большое удовольствие королю», а также отмечал по поводу своего подопечного, что ребенок «хохочет во все горло, когда кто-то из сестер теребит его воробушка».
Этого «воробушка» сейчас даже не во всяком словаре отыщешь. Кажется, это слово вообще больше никто не использует.
«В четверг 26 сентября 1602 года, проснувшись в восемь с половиной утра, дофин был весел и оживлен и играл со своим воробушком».
А в записи за следующий понедельник говорится, что в двенадцать с половиной утра прибыл барон де Прюнэ в сопровождении «маленькой дамуазель», которой дофин тут же с гордостью продемонстрировал своего воробушка, «и даже опрокинулся на спину, чтобы та могла лучше его увидеть».
Не проходило и недели, чтобы будущий король не впадал в приступы ярости: он кричал, что приказывает посадить всех воров в «тюйму», повесить всех врагов королевства, высечь тех или этих, и успокаивался, лишь когда отец осыпал поцелуями его лицо, руки, даже «воробушка».
Когда дофин пукал, то говорил: «Мой зад тоже высказался». Однажды в воскресенье, проснувшись в восемь утра, он позвал мадам Бетузэ: «Зезе! Посмотри-ка, мой воробушек, как подъемный мост, то поднимается, то опускается!»
Все могут представить эту картину: Генрих IV в парадном костюме стоит на четвереньках, а дети ползают вокруг отца или забираются ему на спину. Но на самом деле такие сцены происходили в кровати, и все участники были голыми. Историки, авторы современных учебников, это знают — они читали дневник Эроара, изданный в карманном формате в 1868 году Фирменом Дидо, но они бесстыдно лгут нам, и легко догадаться почему. Будут ли упрекать кинорежиссеров за некоторые исторические вольности, в частности, по отношению к Людовику XVI? Серьезные историки говорят, что нельзя судить историю с точки зрения современной морали. Но для чего служит мораль, как не для того, чтобы судить — и осуждать — те преступления, что остаются безнаказанными: войны, массовые уничтожения, любые несправедливости? Мораль постоянно меняется, и мы вынуждены беспрестанно переделывать историю. Переписывать ее. Историки прошлого века сочли, что поведение Генриха IV со своими детьми аморально, они не стали писать об этом в своих учебниках. И нынешние историки, увидев, как Людовик XVI лижет пухлые ягодицы своего сына, словно шарики ванильного мороженого, от ужаса вскарабкались бы на деревья.
Очевидно, самая большая сложность — найти младенца, родители которого согласились бы, чтобы актер, играющий Людовика XVI, лизал его ягодицы. Что касается сцены в Сан-Бартелеми, тут проблем не будет — наоборот, очень интересно смотреть, как твоего мальчишку выбрасывают из окна горящего дома. Но о том, чтобы показать на экране «воробушка», не может быть и речи. Поэтому нам надо поторопиться, чтобы сделать собственного ребенка, — заключил Анри, не переставая массировать Доре ноги.
Он продолжал эту беспорядочную болтовню, и вдруг ему пришла в голову идея смены кадров: Мария-Антуанетта и Ферзен в одной постели с ребенком, все трое играют, возятся под простынями — очаровательные волнообразные движения ткани, как в фильмах Антониони — мягкий свет, плавные жесты — и незаметный переход: вроде бы те же самые простыни, но оказывается, что это погребальный саван мадам Эбер.