Король эльфов. Книга III
Шрифт:
– А что же, Эламир, ты разжалован-то, раз протекции?
Вопрос взбудоражил его минутно, рыцарь огляделся смутно… Что видел он в нашем чаду? Чертей ли гадесовых, охотящихся за светлой его душой? Кривясь лицом, нет, криволыбясь (ах, гамма эмоций в этом слове, но одинаковая горечь в начале и конце!), Эламир аж взболтал донный остаток в чаше перед решительным глотком:
– Гаэль, ты не поймешь наше золотое общество! Хотя у вас не так ли? Надо всегда хвалиться чем-то, чего желал каждый и никто не мог добиться, и лучше всего покоренной менадой! Ах, не зуди… Заруби же, что знание хитрых слов никому не важно и ты словами не кичись! А вот завали-ка усладницу,
– Пфф!
– Вот и пфф!
Выпили за пфф, смеясь. Ахх! Глаза Эламира заблестели и голос зальстивился, будто новое вино было с черемушной вязкой ниткой. Будто… будто слова перестали понимать друг дружку, потеряли ритм и начали оттаптывать друг другу шаги, бо пьяная матросня:
– Я же невеец, но с Володьяром сдружились легко и сам он мне советец дал по Валерии. Ах, взаимная польза, слушай, что говорю! Ибо Никеандр и тот прельстился, представь, как разжегся старикан! А Володьяру непочтимый позор – блошиные сплетни, что ни день! А Дарьян-то как подначивал!.. Смех смехом, а от господаря никто не решался сю прелестницу увлечь! Так и попросил всерьез: а отбей-ка! А отбей-ка! – Эламир расхохотался звонко, схватил две чашки на столе и начал их непристойно постукивать друг о друга.
– … старикан не сам же бегал, ясенно, а все клеврета ближнего слал с комплиментами, и вот раз нашел меня подле Валерии золотой, еще… потом уже выслужиться, знать, хотел. А столкнулись в дверях ристалища, так и говорит в глаза: Вечно, сударь, я на вас натыкаюсь!
Эламир вспыхнул зло так и грохнул чашку до осколков. И каблуком еще подкованным по каждой знатной осколотце от души продолбасил:
– И я бы, знаешь, какого рожна он мне, вот и пришлось… Отправил отдохнуть подольше в семейный склеп. И дело-то было честное, но на королевском разборе чуть не пропал! Никеандр бубнил-бубунил про Меренциевы же кодексы, прямо все уши увяли, но Володьяр-молодец хорошо выступил свидетелем: мол, дворянчик сам виновен, натолкнулся сослепу. И невозможно же вынести, ежели каждый в дверях толкать будет, и что – ему, Володьяру, также расшаркиваться каждому колыдожнику, будто королю и отцу? На это не было у Маренция ответа, так и отправил меня стражничать под честное слово.
– Да зато! Зато когда женится Володьяр, да пущай все стариканы сии осыплются от перхоти, вот и заживем с королем Володьяром! А?! Он не бросит, честь знает! А пока что мне стражничать, да милое дело! Да зато не выслали в холода и остался и с Володьяром в дружном круге и с Валерией пылкой. Ох и правда я разжегся, Гаэль, против правил своих! Думал же – так, развлечься, другу ценимому помочь и перед приятелями разок покичиться… но что-то есть в ней, ах, сеть золотая, и так меня опутала! Вот потому, умник ты ликейонский, и менадой зову, что с ума свела!
– Вот ты сегодня любовался ей, любовался? Но знаешь что? Эй, Польянка, поди-ка на словцо!
Заробевшая дева подошла мягко, опустив очи, и даже ще не молвила скороговоркой “чего сударь изволите”, как уже взял нежно за подбородок мягкий и погладил большим пальцем по пунцовеющей губке:
– Честная девчонка! Польянка, а за скольче далась бы молодому гостю?.. Да знаю-знаю, ты не гостевая дева, а харчевная, так и что же? Не на денную работу зову! А вот чает наш молодой заморский гость, за сколько? Религия вишь запрещает ему публичных девиц, а так-то отношения можно, и ищет милорд Гаэль
– По пальцам ладошки? Ах, солнышко! Честная девушка! Ну смотри, Гаэль, как она сияет, счастливый ты парень! Держи, что Глах послал…
– Аа? – девчонка захлопала на дареную монетку непонимающе блесткими глазами, будто впрямь нецелованная. Эхх.
– Нет, не сегодня, наш милорд присматривается ще. Но привечай его и будет тебе ещё-ещё медяшное счастье! А то и серебряное, коли угодишь молодому мастеру! На приданое-то всяко к осени наберешь!..
– А что ты набычился, Гаэль, вот тебе и пфф! Не серчай! Но просто доступная иллюстрация тебе! Книжный умник, а не сечешь моей жизни. А жизнь моя простая: Валерия, Польянка сия, целада Симеонова та, все одного женского смысла, да цены разные! И решил поэтому: выберу самую высокую ценой, что размениваться! Вот мой девиз! Надо мне быть выше вас, рядошных головастиков!
Каких головастов? Я сам уже почти бредил женскими мечтами, уже опять мерещился откуда-то свыше голос Элины или как ее там и будет ли счастливое время? А то ли не её голос, уже не разберешь. И надо ли ждать богиню или вот Польянка покладистая, ну Катинка прямо, разве что цвет чуть-чуть другой в очах… не ручей быстрый, а будто озеро с темными кувшинками? Ах, то ли у меня в глазах потемнело пятнами? Брр!
– Но не пойму, Элизер? Так ценишь нежно ты Валерию свойну али что? И что же так ревностен ко всем, а вот… гм… живой муж же у ней? Тоже пользуется денно-нощно, а ты молчишь, не разумею этого! Получается, и она неверная тебе?!
– Ах, Гаэль, Гаэль! Говорят же киники-проповедники: все женщины от одной произошли, и у всех один же тайный голос, когда ночью зовут. Что мне мастер ея – его судьба кормить ее и нарядами дворцовыми окручивать! Ха! Кто-то же должен гряду поливать, чтобы мог ты утром из палаты выйти и вдыхать сластный сей цвет… А будет Володьяр, так и отрешит его царской жреческой волей. Не карентийка, так можно.
В этот момент еще факел погас и Эламир буквально почернел лицом, абы запутанный черт. Уже не светлый и прической неровен, мешки подвечные натяготились и будто темным вином залит до середины зенок:
– Но вот что выскажу тебе, Гаэль! По винной нашей дружбе! Но язык брешный срежу, ежели сболтнешь, и все едино пьян или трезв! Ждал развлечься с ней и нахлебным приятелям праздным гордые сопатки утереть, но сыскал в ней дар тайный, что у других не… Как тебе донести? Вот медовый сбитень чистейший, что не горчит ни до, ни после, а только хмель золотой тяжелый на языке, и уже кто мне короли?
И голос его тожно потяжелел, лиясь неровно, сбиваясь и комкаясь в горячий хрип:
– Кто мне князья ваши заморские? И кто мне ты, друг Гаэль? Но когда открывает ночью голос свой, одна и суща золотом посреди черных времен – аки Валькирия зовущая! Любовь ли? Обманка колдовская? Богиня ли продажная? Да не знаю и знать не хочу, но кто мне ее перешагнет, кто позарится для забавы, будь хоть сам Глах-бородач… душу вырежу до полудня!
И вырезал… Жестко вживая, вырезал на столе свежее V – белые раны на затертой столешнице, будто сияющие собственным светом в трактирной полумгле.
А я? По дуропьяни воспомнил было Катинку нежную и небольшую цену ее и выкрикнул тоже грубое ругательство… и тож-тож-тож хотел кинжал занесть, но не знал, какую букву резать. Буквы плыли перед взором… будто веселые девицы… плясали на стене в желтых полупрозрачных робах, но блестящей никакой не было. И почему-почему-почему… будто жизнь непутевая комком подступила к горлу и ажно икнулся-рыгнулся на грязный стол горьким вином: почему же такой хороший день так истосковался к ночи?