Король гор. Человек со сломанным ухом
Шрифт:
“Оставьте Данциг, прорвите блокаду, идите на соединение с гарнизонами Штецина, Кустрина и Глонау, направляйтесь к Эльбе, свяжитесь с Сен-Сиром и Даву и постарайтесь сосредоточить разрозненные силы в Дрездене, Торгау, Виттенберге, Магдебурге и Гамбурге. Используйте санный транспорт. Пройдите через Вестфалию, которая не занята противником, и отправляйтесь на защиту Рейнской армии, в которой 170 ооо французов взывают о спасении.
Наполеон”.
Само письмо было отправлено в штаб русской армии, а тем временем полдюжины безграмотных вояк, пьяных от радости и виноградной водки, приговорили отважного полковника 23-го линейного полка к смерти за шпионаж и предательство. Казнь была назначена на полдень следующего дня. Пьер-Виктор Фугас горячо поблагодарил меня и трогательно обнял (надо сказать, что он супруг и отец), после чего его заперли в маленькой крепостной башне деревни Либенфельд, в которой невыносимо дуло из всех щелей и амбразур.
В эту ужасную зиму ночь с 11 на 12 ноября была одной из самых холодных. Мой термометр с расширенной
Он был захвачен отрядом из корпуса Барклая де Толли
шкалой висел за окном, выходящим на юго-запад, и показывал 19 градусов ниже нуля. Рано утром я вышел из дома, чтобы проститься с полковником, и встретил унтер-офицера Гарока, который сказал мне на ломаном немецком языке: “Уже нет нужды расстреливать французика. Он замерз”.
Я помчался в тюрьму. Затвердевшее тело полковника лежало на спине. После нескольких минут осмотра я понял, что это не было трупным окоченением. Его суставы утратили нормальную подвижность, но все еще сгибались и разгибались, причем без особых усилий. Конечности, лицо и грудь полковника на ощупь были совсем холодными, но это был не тот холод, который ощущается при прикосновении к трупу.
Я знал, что Фугас не спал несколько ночей и выдержал исключительные нагрузки, поэтому не сомневался, что он впал в глубокий летаргический сон, что случается при переохлаждении тела. Во время летаргического сна дыхание и кровообращение замедляются до такой степени, что для констатации признаков жизнедеятельности требуется специальное медицинское обследование. Пульс у него не прощупывался. Во всяком случае, мои онемевшие от холода пальцы его не почувствовали. По причине моей тугоухости (в то время мне шел шестьдесят девятый год) я не смог при прослушивании распознать сердечные шумы, подтверждающие слабое, но устойчивое биение сердца, что обычно удается сделать, когда пульс не прощупывается рукой.
Тело полковника пребывало в состоянии оцепенения, вызванного резким снижением его температуры. В подобных случаях, чтобы предотвратить смерть, требуются разнообразные осторожные манипуляции. Если бы он пробыл в таком состоянии еще несколько часов, то
произошло бы полное замораживание тела и вернуть его к жизни было бы уже невозможно.
Я пришел в полное замешательство. С одной стороны, я понимал, что он умирает у меня на руках от переохлаждения, но, с другой стороны, я не мог в одиночку осуществить все необходимые манипуляции. Если бы я ввел ему возбуждающие средства, одновременно не проделав интенсивного растирания туловища и конечностей, для чего пришлось бы привлечь трех или четырех помощников, то к жизни я вернул бы его лишь для того, чтобы он вскоре умер. У меня до сих пор стоит перед глазами невыносимое зрелище. Я имею в виду девушку, задохнувшуюся во время пожара, которую мне удалось реанимировать, применив срочные, можно сказать, чрезвычайные меры. Она пришла в чувство, но успела лишь позвать свою мать и сразу после этого умерла. Не помогли даже инъекции возбуждающих средств и приложение электрического разряда, вызвавшего сокращение диафрагмы и сердца.
Оставался еще один вопрос: если мне удастся вернуть его к жизни, то не приведут ли я в исполнение приговор военного суда? Разве было бы гуманно вытащить полковника из состояния, близкого к смерти, только для того, чтобы подвергнуть его жестокой казни?
Должен признаться, что при виде тела, в котором едва теплилась жизнь, мною вновь овладели давнишние идеи относительно оживления человека. Мне не раз приходилось оживлять представителей весьма высокоразвитых видов животного мира, поэтому я не сомневался в успехе эксперимента, объектом которого будет человек. Правда, в одиночку голыми руками проделать это невозможно, но в моей лаборатории имелись все необходимые инструменты, используя которые я мог бы обезводить Фугаса без посторонней помощи.
Таким образом, у меня оставались три варианта действий: 1. Оставить полковника в башне, в которой он вскоре умер бы от переохлаждения; 2. Оживить его с помощью возбуждающих средств и, если операция пройдет успешно, передать расстрельной команде; 3. Высушить его тело в моей лаборатории, имея в виду, что по завершении войны Фугаса с высокой долей вероятности можно будет оживить. Гуманисты всех стран мира без лишних слов поймут, какой вариант я предпочел.
Я вызвал унтер-офицера Гарока и попросил его продать мне тело полковника. Я уже не раз покупал трупы для анатомических исследований, поэтому моя просьба не вызвала никаких подозрений. Мы сразу ударили по рукам, я выдал Гароку четыре бутылки вишневой настойки, и вскоре русские солдаты принесли на носилках тело полковника Фугаса.
Как только меня оставили одного, я тут же проколол ему палец и выдавил каплю крови. Не прошло и минуты, как кровь полковника, помещенная между двумя стеклянными пластинками, уже находилась под микроскопом. Внимательно изучив ее, я понял, что случилось чудо: коагуляция фибрина еще не наступила! Красные кровяные тельца были четко различимы и оставались округлыми, чуть приплюснутыми, двояковогнутыми, без сколов, зазубрин и сферических выпуклостей. Белые кровяные тельца деформировались и попеременно то приобретали сферическую форму, то медленно сплющивались. Получалось, что я не ошибся. Передо мной был окоченевший человек, но не труп!
Я отнес его на весы. Вместе с одеждой он весил сто сорок фунтов. Раздевать его я не стал. Мне было известно, что животные, обезвоживание которых производилось при их непосредственном контакте с воздухом, гибли чаще, чем такие же особи, на телах которых в ходе обезвоживания сохранялась слизь или иная влажная субстанция.
Я был счастлив оттого, что наконец-то смогу применить на практике мой большой воздушный насос с большой чашей и огромным овальным колоколом из кованого железа, подвешенным на цепи, которая в свою очередь была пропущена через заделанный в потолок шкив и с помощью лебедки легко поднимала и опускала колокол. Не вызывало сомнений, что пригодятся также другие механизмы, которые я терпеливо изготавливал, игнорируя насмешки завистников. К тому времени я уже утратил веру в то, что мои научные инструменты когда-нибудь найдут применение, и вот благодаря случайному стечению обстоятельств такой случай наконец представился. Важно и то, что наконец-то я получил долгожданный объект для проведения эксперимента. До этого я безуспешно пытался ввести в состояние оцепенения собак, кроликов, овец и прочих млекопитающих, используя в этих целях замораживающие смеси. Результаты подобных экспериментов уже давно могли быть получены, если бы мне оказывали действенную помощь, а не осыпали насмешками, и, если бы наши министры употребили данную им власть во благо науки вместо того, чтобы обвинять меня в подрывной деятельности.
Я заперся с телом полковника в лаборатории и запретил кому бы то ни было меня беспокоить, даже моей старой гувернантке Гретхен, ныне покойной. Начал я с того, что заменил неудобный рычаг от старого воздушного насоса на колесо с эксцентриком, преобразующее круговое движение оси в прямолинейное движение поршня. Все части аппарата — колесо, эксцентрик, шатун, шарниры — работали безукоризненно, благодаря чему я имел возможность самостоятельно выполнять все необходимые действия. Холод не влиял на работоспособность насоса, и даже масло не замерзало, поскольку я подверг его очистке по новому методу, предложенному французским ученым Шеврелем.