Король горы
Шрифт:
— Я понимаю твое состояние, племянник. Десять лет назад мне довелось пережить то же самое.
— Что ты имеешь в виду?
— Как и ты сейчас, я должен был принять решение — оставаться в Нью-Йорке или отправиться на запад, идти проторенной тропой или стать хозяином своей судьбы.
— А почему ты захотел уехать на запад?
— Твой отец рассказывал о том, как складывалась моя жизнь в Нью-Йорке? — не оборачиваясь, спросил Зик.
— Нет. Когда я о тебе заговариваю, он каждый раз меняет тему.
— Как похоже на Тома.
Натаниэль жадно ловил каждое слово: наконец-то он узнает хоть что-то о дядином прошлом! Он спросил:
— Ты ведь не был женат?
— Нет, — сказал Изекиэль, — я хотел жениться, когда мне было двадцать. Ее звали Ребекка. Она была лучше всех, самая красивая, самая умная, самая добрая. Мы обручились, собирались пожениться, завести детей. Я тогда работал с Томом, помогал ему раскручивать строительный бизнес. — Зик помедлил, сгорбился. — Потом мир рухнул. Бекки умерла.
— Что с ней случилось?
— Чахотка. Можешь себе представить? Здоровая молодая женщина вдруг умирает от чахотки…
— Чахотка — страшная болезнь, она не щадит ни старых, ни малых, — заметил Натаниэль и тут же устыдился сказанной банальности.
Изекиэль некоторое время молчал. Когда он наконец заговорил, голос его звучал глухо, будто долетал из далекого прошлого:
— Смерть Ребекки меня сломала. Я долгие годы жил как во сне, не задумываясь о том, что делаю и зачем. Все силы и время отдавал работе, — что мне еще оставалось делать! Я так и не сумел заставить себя обручиться с другой. Бекки навсегда осталась для меня единственной. Единственной моей любовью.
Натаниэль молчал.
— Я стал думать о том, чтобы уехать из Нью-Йорка, переселиться на неосвоенные земли. Мне хотелось своими глазами увидеть чудеса Дикого Запада, но я не решался и все подыскивал оправдания своему малодушию и слабости. Когда я заговаривал на эту тему с Томом, он высмеивал меня, говорил, что это юношеские фантазии. — Зик вздохнул. — Бессчетное количество часов я провел читая про Льюиса, Кларка и других первопроходцев. Выходные я часто проводил в лесу, представляя себя колонистом.
— И в один прекрасный день ты взял и уехал.
— Да. Я решился. Послал все к чертям и отправился на Дикий Запад. У меня были накоплены деньги, достаточно, чтобы продержаться первое время. Я прибился к группе колонистов, которые шли на запад. Это было в тысяча восемьсот восемнадцатом. Мы прибыли в Миссури, когда эту территорию только присоединили к Штатам. Торговля пушниной — главный источник дохода штата. Я стал охотиться для Американской пушной компании. Тогда-то я и повстречал Шекспира.
— Ты о нем уже упоминал. Кто это?
— Мой лучший друг. Шекспир МакНэйр.
— Странное имя.
Изекиэль рассмеялся:
— Это прозвище. У многих трапперов необычные прозвища. Моего друга так называют, потому что он все время цитирует Шекспира.
— Ты один раз писал домой, так ведь?
— Да, лет девять назад. Написал Тому, что я работаю на Американскую пушную компанию, что край, где я живу, прекрасен, всё мне здесь нравится. Ответа я так и не дождался.
— Сдается мне, отец выбросил твое письмо.
— Это как раз в его духе, — грустно сказал Зик. — Том с детства был упрям как осел.
— А что произошло потом?
— Два года я охотился для Американской пушной компании, а потом мы с Шекспиром решили стать вольными трапперами и уехали в Скалистые горы. Я оттуда не вылезал все эти годы, за исключением редких поездок в Сент-Луис.
— А тебе когда-нибудь хотелось съездить в Нью-Йорк?
Изекиэль обернулся:
— Никогда.
Натаниэль подсчитал в уме:
— Ты прожил на Диком Западе только десять лет из своих сорока восьми, а выглядишь так, будто здесь родился.
Зик пристально посмотрел в глаза племяннику:
— Это неудивительно. Здесь жизнь дикая, если ты не сможешь приспособиться, то погибнешь. Вот и весь секрет.
— А этот человек, Осборн, откуда ты его знаешь?
— Я его встретил по пути в Миссури. С тех пор мы друзья.
— Почему он назвал тебя Головней?
Изекиэль фыркнул:
— Ерунда, ничего особенного. Головня — прозвище, которое Осборн дал мне, после того как у нас случился… небольшой спор с отрядом индейцев. Они, видишь ли, отказывались пропустить наши повозки через свою территорию, если мы не отдадим им две трети лошадей и двенадцать ружей.
— И что было?
По лицу Изекиэля пробежала тень.
— Красным собакам не досталось ни лошадей, ни карабинов.
Натаниэль решил, что обязательно когда-нибудь расспросит Осборна поподробнее об этом «небольшом споре».
— Дядя, возьми. — Он отдал Изекиэлю мешочек с золотыми самородками.
— Я, пожалуй, лягу спать, — сообщил Изекиэль. — Такая трудная дорога до Сент-Луиса, потом эти мерзавцы в переулке, — в общем, я немного устал.
— А можно, я пока не буду ложиться? Мне надо как следует все обдумать, — попросил Натаниэль.
— Сиди хоть всю ночь, племянник, — сказал Зик, пряча мешочек обратно в ящик комода. — Тебе в конце концов надо принять главное решение в жизни.
— Если я решу поехать с тобой, мне надо будет написать родителям и Аделине.
— Разумеется, — отозвался Зик. Он присел на кровать рядом с раскрытыми сумками Натаниэля. В одной из них он заметил книгу. — Что за книжка? — осведомился он, беря томик в руки.
— «Последний из могикан».
— Джеймс Фенимор Купер, — задумчиво сказал Зик. — Я о нем слышал. Это он сочиняет про Кожаного?