Король и Шут. Бесконечная история

Балунов Александр

Разомлев, подобрев и мгновенно обленившись, мы взяли у меня специальные покрывала и полезли ко мне же на крышу загорать, благо место было проверенное и насиженное. Напомню тебе, что утро еще только разгоралось.

И вот тут Анфиса предложила: «А давайте поедем за город на нудистский пляж в Сестрорецк!» Идея была интересная, но почему-то совершенно меня не вдохновила. Где Ржевка и где Сестрорецк? И я предложил продолжить загорать на крыше, поскольку тут и так уже хорошо, и ходить далеко не надо, ибо мы уже здесь. Горшок меня в этом сначала поддержал, а потом стал уговаривать Анфису пригласить кого-то из своих подружек для меня. Или «девушку для Шуры», как он выразился. Мне такое движение мысли еще больше не понравилось, поскольку, как я уже говорил, и

так хорошо сидели, да и девушек себе я привык подбирать сам. И уж точно не хотел, чтобы мне их искала девушка моего друга! А может, просто стеснительный я был всегда или, что еще проще, накурился уже неплохо.

Но для чего на свете друзья? Друзья на свете для того, чтобы быть рядом и принимать тебя таким, какой ты есть, со всеми твоими заморочками и, наоборот, положительными сторонами. И ни в коем случае друг не будет пытаться тебя изменить по своему лекалу.

Но у нас в музыке все наоборот. Мы должны все время менять что-то друг в друге, поскольку делаем общее дело. И вот, поскольку я был против идеи куда-то ехать, а тем более сейчас, причем категорически, Горшок этой идеей загорелся. Он был уверен, что я просто стесняюсь, и он делает доброе дело. А Горшок, делающий доброе дело, скажу я тебе, это всегда было что-то!

И вот, короче, как я ни отбивался, мол, не могу я так, должны же быть сначала какие-то чувства и все такое, ничего мне не помогло. И уже через 40 минут у нас на пороге стояла Анфисина подружка. Точнее даже, коллега. А по профессии Анфиса была танцовщицей и работала исполнительницей экзотических танцев. Ну и подружки у нее на работе были соответствующие. Эта же была… я нарочно не пишу ее настоящее имя, поскольку теперь она замужем и занимает какой-то важный пост. Поэтому назову ее просто Аня. Скажу лишь только, что формами она была приятна не только для взгляда, волосы имела черные и родом была из-под Полтавы. «Ох уж эти черноволосые девочки с Полтавских хуторов», – как говорили классики.

Горшок и Балу в студии 36 канала. Санкт-Петербург, 1998 год. Фото М. Лаписа

Меня же в ней поразила смесь какой-то просто чудовищно неземной простоты с простецким же и ненавязчивым женским коварством. А особенно въелись в мозг ее духи! До сих пор помню. О, как она пахла! Впрочем, все это суета, и поскольку она персонаж в нашей книге случайный, то и не будем о ней больше. Короче, быстренько познакомились, взяли палатку, «чтобы было, где переодеться и кремом намазаться», и поехали на нудистский пляж.

Сразу в дверях возникла проблема, как упаковать «пластилин» с собой. Категорически не хотелось палиться. Да и вообще носить с собой – плохая примета. А поскольку компания у нас была шумная и издалека заметная, то палиться не хотелось вдвойне. Идею того, что кое-что будут нести наши девушки, мы отмели сразу, как не соответствующую нашим рыцарским идеалам, и придумали следующее. Решили выпить по кислому чаю, благо его четыре – и нас четверо (какое совпадение!), и, взяв с собой кропалик в носок, чтобы догнаться по дороге, поехать уже на этот пляж, ибо сколько-можно-уже-собираться.

Так и сделали, только не совсем. Догнаться по дороге нам не понадобилось. Дело в том, что наши девушки заявили, что они с утра кислый чай не пьют. И чтобы не оставлять грязную посуду, мы с Горшком выпили по две дозы. Решили теперь уже реально быстро ехать, пока не началось. А оно началось.

И началось как-то неожиданно быстро. И ходить, и говорить вдруг стало невозможно. В нашем понимании этого слова. Все-таки не зря индусы говорят, что есть очень тонкая грань между одной и тремя дозами чая. Горшок посмотрел на меня, я посмотрел на него, мы все поняли. И, по-моему, он захотел что-то мне сказать или даже сразу, без заморочек, изменить мир. Но я ему не дал. Потому что мы были не то в трамвае, не то в электричке, а

тамошние гуру этого не любят. Но делать что-то определенно было надо! Тогда меня осенила гениальная идея. Точнее, это впоследствии она стала гениальной и неоднократно использовалась мной и моими друзьями-толтеками, а на тот момент это была просто мысль. Придя к выводу, что все наши проблемы с перемещением и коммуникацией с окружающей средой: а) происходят только у нас с Горшком в голове, и б) происходят именно из-за наличия коммуникации, я предложил Горшку закрыть глаза и в таком виде следовать на пляж. А девчонки будут нас вести под руки. И это получилось! Оказалось, что если не смотреть, куда идешь, то двигаться можно значительно быстрее и увереннее. Да и мыслями своими отвлекать окружающих не будешь. Все мысли оставались в тебе, и не знаю как, но мы доехали до пляжа.

Следующее, что я помню, это то, как я лежу на песке совершенно голый, а напротив меня совершенно голый же Горшок. Одной щекой я чувствовал, как неподвижно вишу в пространстве, а подо мной океаны и моря, а чуть ближе ко мне облака, немного закрывающие землю. А другой щекой я ясно ощущал, как лечу. Лечу с дикой скоростью над океаном, иногда заныривая вглубь. И в моменты заныривания уже не воздух, а вода обжигает мне щеку, а мелкие рыбешки оставляют небольшие царапины. В голове же не было ничего, ни притяжения Луны или Земли, ни покоя, или тревог, ни тепла, ни холода. Вся информация приходила через глаза, но это не было светом или тенью, это было вообще. Впрочем, когда я закрыл глаза, ничего не изменилось, стало только лучше видно. Или, может, это я их так открыл? А открывал ли я вообще глаза в этой жизни – вот так, чтобы видеть все.

Тут краем закрытого (или открытого, теперь уже не поймешь) глаза я улавливаю какое-то неправильное движение, сопровождающееся мычанием. Смотрю, а это мой друг Горшок, видимо, решил освежиться, и ползет к морю, к воде, к истокам, так сказать. Но делает он это затейливо, без помощи рук и коленок. То есть толкает свое тело ступнями и бороздит своей головой прибрежный песок. Этакий морской конек, выброшенный на землю. А мычание – это не то песня, не то он таким способом пытается поделиться открывшейся ему вдруг мудростью с окружающим миром. Поняв, что в итоге он даже таким образом доползет до воды, а там – не то что на песке, там грести надо, я решил его остановить. И ринулся за ним. Точнее, попытался. Как оказалось, кроме намерения, мне ничего не помогает. То есть ни руки, ни ноги. Но так как намерение мое было, по-видимому, безупречным, то я все же начал перемещаться по песку. Как Горшок. Толкаясь ступнями и уткнувшись головой в песок. И, по-моему, даже начал его догонять.

Но через какое-то время мне это надоело, я сел и посмотрел вокруг. Первое, что я увидел, была обнаженная Аня, которая с интересом и явно давно наблюдала за нашими гонками.

– Вы, панки со Ржевки, какие-то странные, необычные и довольно неприглядные, особенно если смотреть издалека. А вблизи так и очень даже, – сказала она и так, чуть ли не смущенно, потупилась.

– Скажу тебе больше, и вблизи мы не все пушистые. И это говорю тебе я, а ведь я – один из нас, – сказал я в ответ. Хотя, вполне возможно, просто подумал.

Балу на концерте в ДК им. Ленсовета. Санкт-Петербург, 1998 год. Фото М. Лаписа

Потом еще раз внимательно оглядел Аню и подумал (надеюсь, что не вслух): «Все-таки две склянки с кислым чаем были лишними. А теперь что уж делать».

Тут из воды вылезла Анфиса, и Горшок ненадолго очнулся и теперь уже нормально, на четвереньках, подполз к нам.

И я перевернулся на живот. А потом на спину. А потом снова поглядел на прекрасных в своей наготе Аню и Анфису в волнах прибоя, до которого мы с Горшком все-таки добрались, и понял, что время остановилось.