Король и спящий убийца
Шрифт:
Ничего никому не сказал Ферапонькин. Не решился. Только смотрел на людей вокруг печальным всезнающим взором.
Его отделяли от заветного прилавка три или четыре человека, когда он вспомнил о деньгах. Те, кто стоял перед ним, держали в руках кто трешку, кто пятерку, у одного было десять рублей – и вот таких-то денег у Ферапонькина не было. На своей нынешней работе, когда там еще платили зарплату, он получал пятьсот тысяч чистыми. Но эти сумасшедшие по ценам восьмидесятого года деньги в этом магазине не стоили ничего. Михаил Петрович заскучал и торопливо выскользнул из очереди. Какой-то
– Почем хлебушек? – осведомился он.
Мужик смерил его подозрительным взглядом, но Ферапонькин, хоть был одет и не в новые одежды, выглядел вполне прилично, и мужик буркнул:
– Двадцать четыре.
– Да! Двадцать четыре копеечки! – с чувством сказал Ферапонькин. – А ведь наступит время – по полторы тыщи рублей за буханку платить будем!
И выразительно посмотрел на мужика. Там, в очереди, не решался ничего сказать, слишком много было людей, а здесь, с глазу на глаз, раскрылся. Но на мужика пророчество Ферапонькина не произвело ни малейшего впечатления.
– Иди проспись, – посоветовал он и вышел из магазина.
Михаил Петрович не оскорбился. Знал о нелегкой судьбе, во все времена ожидающей пророков. Лишь поджал скорбно губы и после паузы сказал стоявшей поблизости женщине:
– Да, любят люди на грабли наступать!
Та не поняла, о чем идет речь, да к тому же была занята пересчитыванием мелочи, поэтому лишь рассеянно кивнула, но Ферапонькину и этого было достаточно. Он искал собеседника и, как ему показалось, нашел.
– Суетятся люди, – сказал Ферапонькин, окидывая очередь скорбным взглядом. – Бьются за колбасу. И не знают, сколько она будет стоить очень скоро.
Женщина перестала пересчитывать мелочь и насторожилась.
– А что – повышение будет? – спросила она. – С какого числа?
Несколько человек, находившихся поблизости, при упоминании о повышении цен тотчас навострили уши.
– Будет повышение! – с печальной улыбкой человека, знающего неприглядную правду, ответил Ферапонькин. – И еще какое! Вам такое и не снилось!
Будь он одет поплоше или хотя бы выглядел выпившим, веры ему было бы меньше. Но он, несмотря на свой малый рост и оттопыренные уши, все-таки производил благоприятное впечатление, и потому количество внимающих ему слушателей стремительно возрастало.
– Будет повышение! – повторил Ферапонькин, глядя на людей ясным и честным взором. – Готовьтесь!
– Гады! – сказал кто-то из толпы. – Совсем уже народ замордовали! И когда это прекратится?
– С первого, значит, и повысят, – сказала женщина. – Как всегда. На что повысят? На крупы, это уж как пить дать…
– На ковры опять! – подсказали из толпы.
– На ковры – пусть! – убежденно сказала женщина. – Нам от этого ни холодно, ни жарко, а у тех, кто ковры покупает, денег много. А вот если на колбасы…
– На всё! – сказал Ферапонькин, и тотчас установилась гробовая тишина.
Только было слышно, как жужжит приклеившаяся к липкой ленте обезумевшая муха. Люди смотрели на Ферапонькина с недоверием, потому что понимали – сразу на всё цены повысить не могут. Так не бывает.
– На всё! – подтвердил Ферапонькин.
– И на сколько же? – недоверчиво осведомились из толпы.
– На много! Хлеб будет стоить…
Михаил Петрович захлебнулся воздухом, только теперь осознав, какие страшные и невозможные слова сейчас скажет.
– Хлеб будет стоить полторы тысячи рублей…
Больше он ничего не успел сказать. Общий хохот обрушился на него лавиной. В том хохоте было все: и превосходство здоровых людей над больным, и облегчение от осознания того, что все оказалось лишь неумной шуткой и ничего страшного не произойдет. Ферапонькин пытался еще что-то сказать, но ему смеялись прямо в лицо, а толпа любопытствующих тем временем стремительно таяла. На Ферапонькина больно было смотреть, но не оттого он страдал, мне кажется, что его, Ферапонькина, не слушали, а оттого, что люди отказывались ему верить и очень скоро за свое недоверие должны были жестоко поплатиться.
– Ведь будет же! – прорвался наконец через людской смех его голос. – И хлеб по полторы тысячи, и колбаса по двадцать тысяч!
Новый взрыв веселья.
– Ой, не могу! – вопил какой-то малый. – Двадцать тысяч колбаса! А я вчера как раз получку принес – сто двадцать шесть рублей! Это ж сколько мне на мою получку той колбасы теперь отрежут?
Общее веселье.
– Ну ладно! – озлился Ферапонькин. – Поглядите еще, да поздно будет!
Он уже понял, что не найдет здесь благодарных слушателей, и хотел уйти, но он еще не знал, что ждет его впереди. Злодейка судьба воплотилась для него в образе усатого милицейского капитана. Демин, исполнявший сегодня роль стража закона, ворвался в магазин метеором и грозно осведомился:
– Где?!
Не сказал, кого он разыскивает, но все очень ясно поняли, кто ему нужен, и тотчас сразу несколько человек указали на бедного Ферапонькина. Тот мгновенно уменьшился в росте, но полностью исчезнуть не успел, потому что капитан схватил его за шиворот и рявкнул прямо в лицо:
– Бузу устраиваешь?
Лицо Ферапонькина сморщилось, как будто он хотел заплакать.
– Ладно, пр-р-ройдемте! – прорычал Демин и поволок нашего героя к служебному входу.
Через несколько мгновений они оказались в уже знакомом Ферапонькину кабинете с колченогими стульями, портретом незабвенного генсека и странно смотревшимися в этом кабинете зеркалами. Здесь Михаил Петрович был усажен на стул, а еще через мгновение в кабинет влетел розовощекий подтянутый парень с лицом хронического комсомольского активиста. При его появлении Демин вытянулся так, будто хотел прибавить себе как минимум сантиметров пятьдесят роста.
– Этот? – осведомился вновь прибывший, указывая на едва не плачущего Ферапонькина.
– Так точно, товарищ майор госбезопасности! – рявкнул Демин.
Звякнул графин на столе. Ферапонькин закатил глаза и стал заваливаться на бок, но Демин не дал ему упасть, подскочил, схватил за шиворот и недобро посоветовал:
– Ты мне умирающего лебедя здесь не изображай! А не то я тебе быстро «ласточку» сделаю!
Что такое в милицейском понимании «ласточка», Ферапонькин не знал, но глаза закатывать перестал и сел на стуле прямо.