Король на именинах
Шрифт:
Больше водила вопросов не задавал. И хоть сказанное походило на дурацкую шутку, он не сомневался, что если и увидит Пашку-Крематория, то уже только в гробу, даже если его босс пока еще жив.
– А про «филки» так и не вспомнил, – проворчал Монгол, выезжая на коляске из гостиной в коридор. – Влетел Карл – конец его авторитету. Повисли они на нем, как кирпич на шее, уже не выплывет, а я его предупреждал… Не успеет деньги собрать.
Бывают ночные часы, когда даже большой город затихает, пусть ненадолго. Лишь редкие освещенные окна напоминают
– Ну что ж, – сказал законный, – раз Монгол не звонит, придется мне самому к нему ехать, – Карл захлопнул крышку кейса, подхватил его, – долг-то на мне висит. Надо вернуть.
– Резаная бумага – не деньги. Зачем ты кейс везешь? – Николай щелкнул зажигалкой и тут же погасил ее. – Карл, неужели ты ничего не успеешь сделать?
– Времени мало, – скривился законник, – не успею «лавэ» собрать. А долг я должен точно в срок закрыть, иначе конец авторитету.
– Что же будет? – В голосе Бунина послышалось отчаяние.
– Насчет кейса ты прав. Незачем его к Монголу везти, только лишний раз дураком себя выставлять. – Карл бережно, чтобы не разбудить дремлющего бармена, отложил закрытый кейс на стойку, сел за столик и закрыл лицо руками.
– Так что же делать? – настаивал Бунин.
– Разве что произойдет чудо, – тихо промолвил Карл и раздвинул пальцы, на Николая смотрели смеющиеся глаза законного.
– Чудес не бывает, – растерялся Бунин, ему показалось, что у Карла началась истерика, что сейчас законный вспрыгнет на стол, отобьет чечетку.
Мало ли на что способен человек, чья жизнь окончилась крахом!
Карл выхватил кейс с барной стойки, прямо из-под носа у сонного бармена и положил перед Николаем, лихо провернул кодовые замки, откинул крышку. Бунин оторопело смотрел на тугие пачки американских долларов. Забыв о том, что для бармена он был настоящим слепым, парень поднял очки на лоб, перелистал несколько пачек. Все купюры оказались настоящими.
– Но я же сам видел, как ты… Ты же при мне отдал Железовскому кейс с настоящими деньгами, – вырвалось у него.
– Тут все двести пятьдесят штук, – Карл опустил крышку, – ты тогда смотрел, но не видел. И Железовский смотрел. В трамвае тоже все смотрят, как я лопатники из карманов таскаю, смотрят, но не видят. Первый раз мне пришлось «на прополь» сработать.
– Как? – не понял Бунин.
– «На прополь» – это когда кошелек вытаскиваешь и сразу его подельнику передаешь, чтобы он с ним ушел. Настоящие щипачи так не работают. Только в одиночку. Покажи ему, – бросил Карл бармену.
Тот достал из-под стойки еще один кейс, такой же, как и тот, что стоял на столике, продемонстрировал пачки резаной бумаги.
– Он и тогда подменил его. Не мог же я рисковать «филками» из общака. А Железовского убеждать было бесполезно. А так он убедительно держался, думал, что четверть миллиона несет.
– Но он же погиб.
– Земля ему пухом. Николай, ничего бы не изменилось, дай я ему настоящие деньги. Ни-че-го. Снайпера даже я предусмотреть не смог. Выпей и забудь. – Законный с кейсом в руке дошел до двери и обернулся: – Который час?
Николай глянул на часы над дверью, он даже не успел сообразить, что Карл и сам бы мог посмотреть на них.
– Три часа ночи.
– А ты прокололся, – засмеялся законный, – ты же слепой! Очки на глаза опусти. Думаю, если Монгол уже спать лег, то стоит его разбудить. – Карл исчез за дверью.
Бунин машинально опустил очки с наклеенными звездами. Бармен поставил перед ним стограммовый стаканчик, наполненный водкой.
– Осторожно, не переверните случайно, – проговорил он, – здесь водка, как и советовал вам Карл. Выпейте и забудьте. Я тоже забуду о трех часах ночи.
«Знал он раньше, что я вижу? Или нет?» – задумался Николай, но спрашивать не стал – люди, окружавшие Карла, умели хранить тайны.
На улице светило яркое осеннее солнце. По небу плыли белые облака. Ветер срывал с деревьев и нес золотые листья. А в подземном переходе было сумрачно, и люди, спускающиеся вниз, снимали солнцезащитные очки, жмурились, щурились и даже на несколько мгновений задерживались на ступеньках, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте. А затем толпа плыла вниз и растекалась по подземному переходу.
Под бетонными перекрытиями звучала музыка. У стены стоял парень с темными волосами, бледным лицом, глаза закрывали черные очки с наклеенными блестящими звездами. Парень играл на клавишах, его длинные чуткие пальцы легко касались прохладных клавиш, и каждое прикосновение рождало звук. У его ног лежал раскрытый футляр.
Иногда прохожие останавливались на несколько мгновений, рассматривая музыканта, слушая его игру. А играл он превосходно. Бумажные деньги, а чаще монеты падали на вишневый бархат внутренней обивки футляра. Лицо музыканта оставалось непроницаемым, а когда падающие монеты ударялись друг о дружку, звенели, он кивал, благодаря этим жестом щедрых слушателей. Бумажные деньги летели в футляр беззвучно, как падали осенние листья там, наверху, на улице.
Иногда в толпе появлялся мужчина в дорогом черном плаще, в кепке, с зонтиком. Мужчина тоже останавливался и смотрел на музыканта, чутким ухом ловя звуки музыки, а иногда даже пальцы его левой руки шевелились в воздухе, имитируя игру.
Как правило, пожилой мужчина наслаждался игрой клавишника недолго и вскоре уходил. Девушка с черными, как грозовая туча, волосами, бледным лицом долго щурилась, задержавшись на ступеньках перехода.
Наконец, когда ее глаза привыкли к сумеркам подземного перехода, она поправила сумку, расстегнула верхнюю пуговицу рыжей замшевой куртки и, переложив дорогой футляр со скрипкой из левой руки в правую, поддерживая левой рукой длинную черную юбку, остановилась и прислушалась. На губах вначале появилась улыбка, а затем исчезла. А глаза стали грустными-грустными, такие бывают у собачек, которых хозяева оставляют у магазина, а сами надолго уходят.