Король на именинах
Шрифт:
Он сидел и прислушивался, надеясь вновь уловить присутствие ушедших из жизни родителей.
«Отец, я знаю, что мертвым говорить с живыми нельзя, – обращался Бунин в мыслях к родителю, – но дай мне какой-нибудь знак, ты можешь это сделать, чтобы я знал, как поступить. Карл, как мог, заменял мне тебя. Но теперь его закрыли менты. А времени нет. Ты всегда находил выход, – молил Николай. – Я не знаю, где ты сейчас. В раю или в аду? Но ты отовсюду находил дороги, из зон, тюрем, чтобы передать записку мне и маме. Найди дорогу и сейчас. Говорят, что вор не может попасть
Николай прислушался к ночным звукам, наполнявшим квартиру. Из спальни доносилось чуть различимое дыхание Светланы. Девушка уснула, выключилась почти сразу, как только Николай привез ее к себе после освобождения. Сперва он сидел возле нее, ждал, когда девушка проснется, но потом понял, что сон сморил ее надолго. После того, что ей пришлось пережить, сознание само отключилось. Бунин даже рискнул оставить ее ненадолго одну, сбегал в «Лондон» и узнал от пацанов все, чего не видел сам. Понял, что, когда позвонил Карлу из метро, того уже замели менты.
«Так вот что значили его слова о начавшихся неприятностях», – подумал тогда Николай.
Бунин положил руки на крышку рояля и уткнулся в них лицом.
«Отец, хорошо, ты не можешь подсказать, что мне делать. Наверное, вам, мертвым, это запрещено. Но ты же знаешь, что произойдет завтра, через неделю, через год… Не может быть, чтобы там этого не знали. Просто дай мне знак, что на этот раз все обойдется и хуже уже не будет. Мне хватит и этого. Я прошу, отец!»
И тут… то ли Николай чуть налег на рояль, то ли пересохшая доска деки выгнулась, то ли и впрямь покойный медвежатник отыскал дорогу с того света и подал знак, но в ночной квартире зазвучала струна. Низкий, густой и тревожный звук плыл в сумерках.
– Что? Где? – послышался испуганный голос Светланы из спальни.
Николай бросился туда. Света сидела на двуспальной кровати, обхватив колени руками, и неподвижным взглядом смотрела в стену, на которой проступал перекошенный крест – тень от оконной рамы.
– Ты у меня дома. Все хорошо. Помнишь, я вез тебя на такси, потом мы спустились в метро. Ты помнишь это? Помнишь, как заснула?
Света повернула голову, резко, как поворачивают птицы.
– Я помню все, – тихо сказала девушка, – я все видела и понимала, но была словно заморожена… Что это звучит?
– Рояль. Так бывает, струна зазвучала сама по себе…
– Ми контроктавы, – произнесла Света.
– Да, точно, ми.
Бунин всматривался в ее глаза – все ли в порядке с психикой? Он понял, что сейчас не сможет ей рассказать о смерти Железовского. Ведь дед был для нее единственным родным человеком на свете.
– Я видела, как убили моего деда, – погасшим голосом проговорила Светлана, – и ты видел. Ты же не слепой? Да?
– Я ничего не мог сделать. И Карл не мог. И ты не могла.
Девушка нервно засмеялась, но смех был коротким, почти тут же оборвался.
– Сколько я спала?
– Не знаю… – растерялся Бунин, – часов восемь, десять…
– Мне казалось, что больше, будто неделя прошла, я спала и во сне плакала, рыдала. Ты слышал? – Она вскинула голову, и Николай увидел, что ее глаза почти сухие. – Как все было, ты знаешь?
– Всего не знает никто, – он скользнул рукой по подушке, та была насквозь мокрая, хотя ни одного всхлипа за день он не услышал.
– Принеси попить, – попросила Светлана.
Девушка сжала зубами край стакана и жадно глотала воду, затем отдышалась.
– Расскажи мне все, как было, – попросила она, – только не останавливайся.
Светлана опустила голову Николаю на колени. Он положил ей на лоб ладонь и принялся рассказывать все, что знал, видел, услышал… Девушка то и дело вздрагивала, потом слезы покатились у нее из закрытых глаз. Ее уже била дрожь, сотрясали судорожные всхлипы. Но стоило Бунину замолчать, как она крепче обнимала его и просила:
– Говори, не молчи…
И он рассказывал, скоро ему уже казалось, что это он сам, а не пацаны Карла бегал по крышам, видел лежащего на оцинкованной жести человека в черной маске. Ему чудилось, что это его, а не законного возносит обшарпанный лифт и за мутным стеклом лифтовой шахты постепенно открывается улица – из конца в конец…
Рука Светланы наткнулась на рукоятку пистолета, заткнутого за брючный ремень Бунина, и замерла. Только сейчас Николай сообразил, что так и не вытащил «волыну», предложенную ему Карлом, даже в «Лондон» с ней бегал.
– Я думал… если придется стрелять… Не думай о нем, он не пригодился… – Бунин вытащил тяжелый «ТТ» и бросил его на простыни – продолжал говорить.
Он гладил девушку горячей ладонью по жестким неподатливым волосам не так, как делал бы это мужчина, скорее гладил, как мать, успокаивающая испуганного ребенка. Бунин не заметил, как сам уснул, прижимая к себе вздрагивающую Светлану…
Он проснулся от яркого утреннего солнца, пронизавшего все пространство спальни, вспыхивающего миниатюрными радугами на фигурном зеркале трельяжа, возвышавшегося над туалетным столиком. Трельяж принадлежал погибшей матери Николая, она подолгу сидела за ним в те дни, когда отец мог появиться дома.
Сидела подолгу, но заметить потом и понять, что именно происходило с ее глазами, лицом, было невозможно. Случалось настоящее волшебство, мать становилась молодой, глаза делались больше, чуть менялся их разрез, морщинки возле них бесследно исчезали. Пользоваться косметикой она умела так, что непосвященному казалось, будто над ее лицом никто, кроме природы, и не трудился.
Но теперь Бунин жил один. Трельяж и туалетный столик в мужской спальне – вещи почти бесполезные, особенно если хозяин выдает себя за слепого. Но у Бунина рука не поднималась избавиться от них. Даже баночки с кремами, тюбики с тушью, цилиндрики помад и пудра до сих пор покоились в выдвижном ящичке столика.