Шрифт:
Общая карта Объединенного Королевства и Вольных Княжеств (собственноручно составленная Фадриком Молдлейтом с пометкой «без подробностей»).
Вардис
Кап… кап… кап…
Звук, надоедливый, отвратительный, исподволь вгрызался
Пытку текущей водой.
Вардис открыл глаза. Сон, и до этого зыбкий, некрепкий, окончательно ушел, и не было возможности его вернуть. Вокруг стояла темнота, где-то необыкновенно далеко, аж на другом конце коридора, сладко посапывал стражник. Что ж, он в своем праве – на камере пленника такие запоры, что Вардис не справился бы с ними, будь он даже не лордом, а вором, так что охранник мог позволить себе наслаждаться блаженным покоем.
Вардис смирился с мыслью, что этой ночью спать больше не придется, и сел, накрывшись одеялом.
Пленивший его Даггард Молдлейт обеспечил пленнику весьма комфортные условия, но тюрьма есть тюрьма, а значит, ничего нельзя было поделать с идущей от камней сыростью, с наростами влажного мха в углах, с крысами, свободно бродившими по камерам. Вардис мысленно благодарил врага за великодушно предоставленную кровать, благодаря которой отступила необходимость спать на полу, где до Вардиса могли добраться не только крысы, но и любая ползучая тварь. Отдельное спасибо можно еще при случае сказать Даггарду за кормежку – не иначе как Молдлейт кормил пленника с собственного стола. В остальном же… Вардис был в плену.
Так славно начавшаяся погоня за врагом закончилась плохо. На миг, всего лишь на миг он позволил себе забыть, что является лордом, которому нет нужды самолично бросаться в схватку, увлекся сбором кровавой жатвы, и вот. Его армия, впечатленная угрозой Молдлейта казнить лорда Кантора без сожаления в случае нового наступления, стоит в отдалении от города, а сам он сидит в темнице и не знает, чего ждать от следующего дня.
Как все это глупо!
Вардис поежился и плотнее укутался одеялом. То ли ночь выдалась исключительно холодная, то ли он понемногу начинал сдавать, но холод пробирал до самых костей, доводя до озноба. Вардис знал: дай он Даггарду слово благородного, что не попытается бежать, Молдлейт немедленно освободит его из тюрьмы, выделит покои, соответствующие лорду-наместнику… Увы, Вардис не был уверен, что сможет сдержать слово, а потому не стал его давать. Вот и приходилось терпеть сырость и холод.
Угрюмые мысли накатывали одна за одной. Будущее выглядело туманным, перспективы неясными. Вера в Моэраля, не бросавшего друзей в беде, позволяла надеяться на лучшее, но Вардис всю жизнь стремился быть честным с собой, а потому понимал – потребуй Молдлейт от Морри определенных вещей, например, отказаться от сражения и вернуться в Вантарру, и темница Гофоса станет для Вардиса последним пристанищем, если не могилой.
Но, что было еще хуже, гораздо хуже, чем мрачные предчувствия, это страх.
Поначалу Вардис пытался его игнорировать. Нет, это не было самообманом, просто он до конца еще не определился, чувствует ли он именно страх, или это может быть иной эмоцией. Но постепенно, чем больше времени он проводил в темнице, где имелось время подумать, тем ближе Вардис подходил к истинной подоплеке своих эмоций.
Это все же был страх.
Когда страх поселился в нем впервые и чем был вызван? Вардис долго не мог этого понять, но потом вспомнил…
Холодный снег. Боль от волчьего укуса, расползающаяся по телу. Липкие объятия небытия, из которых Вардис вырвался лишь чудом. Тогда он проигнорировал произошедшее, списал на волю случая, решил, что такого больше не повторится.
Но вероломное подсознание отложило в себе все, скомкало воспоминание и сопутствующие ему пережитые эмоции, положило на самое дно сундука в комнате, где сидит чудовище.
Второй раз Вардис испугался, когда Далая попыталась его убить. За короткое мгновение, что летел в него кинжал, он успел окинуть взглядом всю жизнь, вдруг оказавшуюся никчемной и пустой… Но потом воин в нем снова взял свое, и Вардис зубами вцепился в существование, и снова отбил себя у смерти, даже не обратив внимания, как близко она прошла.
А потом была гибель Далаи… Впрочем, нет. Сначала было известие от Моэраля о том, что Далла ждет ребенка. Это было… это было вспышкой света, да какое там вспышкой, целым костром! Впервые он задумался, что способен обрести бессмертие, что таким бессмертием является не вечная жизнь одного единственного смертного тела, но продолжение в потомках. Он ликовал, понимая, что его ребенок, его сын станет не просто его продолжением, но продолжением и всего его рода, его отца, деда, прадеда… Рожденный от Далаи – женщины, наполовину бывшей Кантор, этот ребенок стал бы больше, чем Вардис, больше, чем до это Элисьер, больше, чем кто-либо из Канторов…
Но она, эта… тварь, эта стерва, убила ребенка вместе с собой! Сбежала от Вардиса единственным доступным ей способом! О, как велика была его ярость! Он убил бы ее еще много раз, снова и снова за то, что она совершила, за то, что осмелилась поднять руку на что-то, бывшее больше, чем она сама… Но душа обливалась кровью, ибо Вардис понимал: после ухода Далаи он остался совсем один.
И теперь это одиночество, и Кэссоп, подошедший настолько близко, что Вардис ощутил на своем лице края его черного одеяния, и боль от утраты любимой женщины и нерожденного ребенка, вполне себе человеческая боль, понятная любому мужчине, все это в итоге вылилось в страх, осознать который он смог лишь оказавшись в заточении. И теперь, будучи человеком сильной воли, он встречал его лицом к лицу, оценивал, как нового врага, которого следовало победить.
Странно, он убивал много раз, порой по необходимости, порой в ярости, как например Эрея, но только сейчас осознал, что был лишь служителем смерти, проводником из мира живых в мир мертвых. Участвуя не в своей войне, он использовал ее для служения, начавшегося так давно… Уж не на той ли лесной тропинке, где он догнал однажды идущую в замок крестьянку? И не было ли его влечение к сестре плотно переплетено со стремлением к смерти, ведь именно страх смерти, страх уродства, ассоциируемого со смертью, заставил людей на заре веков запретить кровосмешение.