Король шутов
Шрифт:
Сенешал мешал дрова, от чего все больше разгоралось пламя. Мешать угли приятно: это облегчает заботу и даже родит некоторые идеи. А сенешалу именно нужно было найти идею. Он ворочал железной кочергой в камине, не скрывая своего нетерпения, досадуя на то, что идея никак не дается, точно маленькая мушка, которая, впрочем, иногда превращается в орла.
Но так как все утомляет, даже поиск идеи, то сенешал перестал мешать уголья. Тогда вытянув ноги, как кот, прищурив глаза, он стал бессознательно смотреть на кучку горячих угольев, сверх которых лежало полено. Вдруг полено, на половину перегоревшее, треснуло, переломилось, немного
Это не было видение идей: это была картина его служебных обязанностей, сенешалу стало еще досаднее, и, обратясь к Рибле, точно будто тот мог доставить ему случай кого-нибудь повесить, он сказал:
– Жандарм держи свою шпагу не прямо, а… Он не договорил: послышался звук охотничьего рога.
– Кто это смеет трубить в замке? Рибле, пусть четверо твоих людей пойдут с сарбаканами и найдут мерзавца, который дерет мне уши.
– Слушаю, мессир.
– А если он опять начнет – повесить его!
– Слушаю, мессир.
Но трубач заиграл песню. Рибле не трогался с места: он ногой и головой отбивал такт: жандарм был меломан.
– Ого! Да это искусный звонарь.
– Рибле, иди же куда я сказал, да пошли ко мне караульщика.
– Иду, мессир. А караульщик, вот я вижу, слезает со своей вышки и идет сюда.
Рибле с порога двери кликнул караульщика и ушел.
Сенешал, который быстро вскочил, услышав звук охотничьего рога, настолько быстро, насколько позволяла ему его толщина – потому что он представлял собою фигуру Силена с бородой цвета соли с перцем и без всякого следа забот или морщинки на широком, толстом лице, на котором только жир образовал складки в виде веера, – сенешал снова расположился на прежнем месте, у огня, усевшись поудобнее, сложил с блаженным видом руки на своем толстом животе и стал ожидать караульщика, который не замедлил явиться.
– Что нового, караульщик? – спросил он.
– Мессир, приехала труппа жонглеров и просят гостеприимства в замке.
– Жонглеры! О, вот идея! Приведи сюда одного, для образца, и если он мне понравится, я их пущу. Герцог любит этот народ, хотя они по большей части плуты, отчаянные воры и мошенники, кроме, впрочем, братства св. Страстей: те, говорят, люди весьма почтенные и занимаются искусством своим для прославления имени Божьего. Ну, ступай же, караульщик, веди сюда одного какого-нибудь, только одного.
– Слушаю, мессир; только мне кажется, это и есть братство св. Страстей: все они в капюшонах как монахи.
– Ну, мы увидим, ступай.
Караульщик вышел из сада, перешел первый Двор, прошел под аркадой нормандского стиля, потом отворил дверь, обитую железом, способную выдержать какую угодно атаку и выходящую на другой двор, образуемый постройками, в числе каковых была и капелла, после того он обогнул стену юго-западного угла, где находилось круглое темное отверстие, ведущее на лестницу жандармов, примыкающую к подземной лестнице, к лестнице inpace, откуда никогда не выходили, и, наконец, вышел со стороны, противоположной оружейной зале, после чего очутился в караулке сторожа подъемного моста. По приказанию сенешала спустили подъемный мост и снова подняли его, пропустив одного жонглера.
Этот последний, в сопровождении караульщика, проходя
Густая роща, орошаемая фонтанами и водометами, апрельский луг, хотя теперь был еще февраль, придавали замку с этой стороны приятный и веселый вид.
Хотя замок де Боте был построен одновременно с отелем Сен-Поль, но он был гораздо красивее чем сосед Бастилии. Здешний замок был разукрашен цветами, гербами, красивыми башенками, резными арабесками, балкончиками, флюгерами и флагами.
Посреди апрельского луга находился фонтан, изображающий трех граций, очень любимых Людовиком Орлеанским; эта группа работы одного итальянца, имя которого не дошло до нас, была ничто иное, как копия с греческой группы, но сделанная очень хорошо.
Зала пиршеств была в нижнем этаже и выходила в сад. Мы можем дополнить теперь уже сделанное нами краткое описание.
Серебряные блюда, канделябры, амфоры венецианского хрусталя, отделанные лапис-лазурью и топазами, шкафы черного дерева, серебряные кружки, чаши, вычеканенные по рисункам флорентийских мастеров, шелковистые ткани, персидские ковры, привезенные рыцарями с востока – украшали эту большую залу.
Наш жонглер или брат св. Страстей, как его назвал караульщик, прошел через сад, приготовившись любоваться главной диковинкой замка – большой залой, на которую, вероятно, указали ему, как на место для представлений.
В этой-то зале сюзерен, в известные дни, собирал своих вассалов и вавассоров и пировал с ними при свете факелов, которые держали самые хорошенькие полуодетые вассалки. Здесь же менестрель пел свои баллады.
При нынешнем владельце, здесь пели только произведения самого принца, которого величали первым поэтом Франции. Герцог Орлеанский очень ценил эту лесть. Зала имела 90 футов длины и тридцать ширины. Беглый взгляд, брошенный монахом при входе, казалось, удовлетворил его. Скрестив на груди руки, склонив голову, в смиренной позе и с протяжным голосом, он приблизился к сенешалу, который поднялся ему на встречу.
Монашеское платье имело свое действие, каков бы ни был монах.
– Святой великий Юлиан и прочие святые да хранят вас, мессир, от всякого зла, – проговорил монах.
– Да поможет он вам, метр! – ответил толстяк.
– Не угодно ли вам будет позволить нескольким членам братства св. Страстей провести день и следующую ночь в здешнем кастелянстве? Мы в этом сильно нуждаемся, чтобы отдохнуть и исправить нашу повозку, у которой сломались колеса. Мы рассчитывали сегодня вечером быть в Париже, но распутица совсем испортила дорогу, и мы не выберемся из Венсенского леса, сырость страшная. Мы добрые христиане, мессир, и смирные люди. Мы готовы заплатить за постой, если нужно.
– Хе-хе-хе! Звонкой и блестящей монетой, которую глаза будут видеть, а уши слышать. Ну, садитесь пока… Гумберт, подвинь стул, вот сюда, по другую сторону печки. А ты караульщик, можешь идти.
Караульщик поклонился и ушел. Гумберт пододвинул стул, на который и сел жонглер, после того как сенешал погрузился снова в свое кресло. Гумберт затворил дверь и остался около нее, в ожидании приказаний, которые сенешалу угодно будет дать, чего пришлось ждать не долго: разве когда-нибудь разговаривали без выпивки?