Король терний

Лоуренс Марк

— Вельва? — переспросил я.

— Провидица, — пояснил Синдри. — Ведьма. Кажется, вы их так называете. — Он нахмурился. — Да, она ведьма. И тебе лучше сходить к ней. Не заставляй ее ждать. Возможно, она предскажет тебе твое будущее.

— Отправляюсь к ней прямо сейчас, — сказал я. Иногда есть смысл ждать и наблюдать, а иногда — действовать немедленно. Что там, внутри юрты, отсюда не узнаешь.

— Я в дом, потом увидимся. — Синдри усмехнулся и смахнул капли дождя с бороды. Прежде чем я дойду до юрты, он успеет рассказать отцу о троллях

и Горготе. И какой вывод из этого сделает мудрый герцог? Возможно, ведьма расскажет мне об этом.

Пока я шел к озеру, земля содрогнулась, и водная гладь колыхнулась. Я уже чувствовал запах дыма, поднимавшегося над юртой. Едкий запах напомнил мне о вулканах. Ветер бросал дождь мне прямо в лицо.

Когда-то старый наставник Лундист давал мне урок о провидцах, ворожеях и звездочетах, предсказывавших судьбу по движению планет.

— Сколько слов понадобится, чтобы рассказать историю твоей жизни? — спрашивал он. — Описать все события до самого конца?

— Много. — Я усмехнулся и отвернулся к узкому окну, выходившему во внутренний двор замка, в которое были видны ворота и поля за городскими стенами. Ступни мои горели от нетерпения, хотелось, пока не село солнце, сорваться и бежать туда, где столько приключений.

— Это наше проклятие, — Лундист топнул ногой и со стоном поднялся с кресла. — Человек обречен повторять свои ошибки снова и снова, потому что он учится только на собственном опыте.

Он развернул на столе свиток, испещренный символами его родной земли. На нем были и рисунки, яркие, занимательные, в восточном стиле.

— Пояс Зодиака, — пояснил Лундист.

Я поставил палец на дракона, изображенного широкими мазками красного и золотого.

— Этот, — сказал я.

— Твоя жизнь, Йорг, предопределена с момента твоего рождения, и выбирать тебе не приходится. Все слова в истории твоей жизни могут быть заменены одной датой и местом. Где находились в этот момент планеты, в какую сторону они были повернуты лицом, какие из них смотрели на тебя… эта конфигурация образует ключ, и этот ключ открывает все, что включает в себя жизнь человека, — сказал Лундист.

Я не мог понять, шутит он или нет. Лундист был человеком знания, человеком логики и рассуждения, терпения и тонкой проницательности. Все эти достоинства можно было счесть бессмысленными, если наша жизнь предопределена звездами от колыбели и до последнего дня.

Я резко остановился — погруженный в воспоминания, не заметил, как подошел к юрте, и чуть не наткнулся на нее. Обошел вокруг и без оповещения о своем прибытии нырнул под полог. В конце концов, вельва должна была знать о моем приходе.

— Слушай, — сказала женщина, едва я вошел. Резко пахло шкурами и развешанными повсюду высушенными частями тел и внутренностями животных.

— Слушай, — повторила женщина, едва я попытался открыть рот.

Я сел, скрестив ноги, под висевшими над головой шкурами. Ничего не говоря, приготовился слушать.

— Хорошо, — произнесла женщина. — Ты лучше многих, лучше тех дерзких, шумных мальчишек, которые так хотят быть мужчинами и хотят слушать только себя.

Я слушал ее сухое хриплое дыхание, хлопанье полога и поскрипывание юрты, барабанную дробь дождя и жалобные завывания ветра.

— Ты слушаешь, но слышишь ли ты? — спросила женщина.

Я рассматривал женщину. Годы ее не пощадили, этого не мог скрыть даже полумрак юрты. И она рассматривала меня одним глазом, второй запал внутрь глазницы и был плотно затянут складками кожи. Из него что-то текло по щеке, похожее на соплю.

— После девяноста зим ты, возможно, будешь выглядеть лучше, — усмехнулась женщина. Ей достаточно было одного глаза, чтобы прочитать мои мысли по выражению лица. — Первые пятьдесят особенно трудные на земле огня и льда, где живут настоящие викинги.

Я бы сказал, первые двести, глядя на ее лицо: кожа обвисла, собралась мелкими складками на шее, покрылась бородавками. Только ее глаз смотрел на меня молодо, и это разочаровывало, потому что я пришел к ней за мудростью.

— Я слышу, — сказал я. Вопросы я не задавал, потому что к ней с ними народ валом валил. Если она действительно знает ответы, то, возможно, знает и вопросы.

Она начала рыться в тряпье и шкурах, обмотанных вокруг ее тела. Вонь сделалась удушающей. Наконец показалась ее рука — сухая, костлявая — в ней она держала стеклянный флакон, в котором переливалась какая-то жидкость.

— Склянка Зодчих, — сказала старуха, быстро облизнув губы розовым языком (он показался мне таким бесстыдным на фоне ее иссохшего, сморщенного лица). Она любовно сжала флакон в ладонях. — Почему мы утратили искусство? Можно пять недель без толку ездить и не найти мастера, способного сделать такую вещь. И если она выскользнет из моих рук и упадет на камень… все! Тысячи осколков и все.

— Сколько ей лет? — спросил я. Вопрос вырвался у меня непроизвольно.

— Десять столетий, а может быть, двенадцать, — ответила старуха. — В то время дворцы рушились. Статуи императоров лежали разбитыми. А этот… — Она подняла флакон. Глаз медленно перевернулся в зеленоватой жидкости. — Все еще цел.

— Это твой глаз? — спросил я.

— Он самый. — Она посмотрела на меня своим единственным глазом, а второй во флаконе положила на коврик. — Я пожертвовала им ради мудрости, — сказала она. — Так Один пожертвовал своим глазом, чтобы пить из колодца Мимира.

— И ты обрела мудрость? — спросил я. Возможно, было наглостью четырнадцатилетнего мальчишки задавать такой вопрос, но это она меня позвала, а не я к ней напросился. И чем дольше я сидел в ее юрте, тем все меньше и старше она выглядела.

Старуха усмехнулась, демонстрируя один-единственный полусгнивший зуб.

— Я поняла, что было бы мудрее сохранить пару глаз. — Глаз замер на дне флакона, чуть развернувшись зрачком в левую сторону.

— Я смотрю, ты пришел с ребенком, — сказала старуха.