Король-Уголь
Шрифт:
Хал шел сюда с любовью и интересом. Любовь в значительной мере иссякла: ему стало ясно, что не эта сила движет «индустрии колеса». Но зато интерес возрос теперь еще больше. Что же так тщательно прячут за высоким забором, ограждающим территорию шахты?
Хал повернулся и взглянул на Билла, который накануне проявил некоторые признаки добродушия.
— Послушайте, — сказал он, — вы забрали мои деньги, подбили мне глаз, исколотили меня до синяков — вы должны быть теперь довольны! Я уйду, но все-таки объясните мне…
— Чего тебе еще объяснять? — грубо спросил Билл.
— За что мне так досталось?
— За
— Знал! Но меня не это интересует. Почему вы не впустили меня?
— А ты почему не сделал так, как положено, если в самом деле хотел поступить на шахту?
— А как у вас положено? Я этого не знаю.
— То-то и оно! А мы не могли рисковать. Вид у тебя больно подозрительный.
— Кто ж, по-вашему, я такой? Чего вы испугались?
— Ты мне очки не втирай! — сказал сторож. — Меня этим не проймешь!
Хал прошел еще несколько шагов молча, размышляя, как бы ему все-таки пробраться на шахту.
— Я вижу, я вам показался подозрительным. Если хотите, скажу вам правду, — и так как сторож не мешал ему говорить, Хал продолжал — Я студент. Мне хотелось узнать немного жизнь, собственным трудом заработать себе на хлеб. Мне казалось, что будет забавно попасть сюда к вам.
— Ишь ты, это тебе не футбольная площадка! — сказал сторож. — Это шахта, здесь добывают уголь!
Хал почувствовал, что его рассказу верят.
— Скажите мне прямо: за кого вы меня приняли?
— Ладно, так и быть, скажу тебе, — ворчливо отозвался Билл. — Существуют всякие профсоюзные агитаторы, которые стараются организовать союз у нас на шахте. Мы должны следить, чтобы они сюда не пролезли. Хозяева шахты нанимают рабочих через агентства. Если бы ты пошел туда, они бы тебя проверили, и ты бы попал на работу в обычном порядке. А можно было еще пойти в контору в Педро и там получить пропуск. Но когда вдруг к воротам подходит парень, разодетый франтом и с профессорским говором, кто же его пропустит, а?
— Ясно, — сказал Хал. — Вы меня очень обяжете, если выдадите мне из моих денег что-нибудь на завтрак.
— Время завтрака уже прошло. Жди у моря погоды! — засмеялся Билл.
Придя в веселое настроение от своей шутки, он все-таки вынул из кармана четвертак и дал его Халу. Затем отпер замок и, ухмыляясь, выпустил юношу из ворот. Так Хал получил свое боевое крещение.
3
С трудом двигаясь, Хал Уорнер поплелся по дороге. Он добрался до горного ручейка, из которого можно было напиться, не боясь заболеть тифом. Там он пролежал весь день голодный. К вечеру разразилась гроза, и он попробовал укрыться под камнем, который — увы! — ни от чего не укрывал. Тоненькое одеяло Хала вымокло до нитки, и эта ночь оказалась для него почти такой же мучительной, как и предыдущая. Спать было невозможно, но думать он мог, и вот он лежал и думал о том, что с ним приключилось. Сторож сказал, что территория шахты — не футбольная площадка, но уж если судить по синякам на теле, так между ними большое сходство! Слава богу еще, что судьба не сделала его профсоюзным агитатором!
На рассвете Хал с трудом поднялся и снова пустился в путь, изнемогая от стужи и непривычного голода. К середине дня он добрался до электростанции у подножия каньона. Денег на обед у него не было, а протянуть руку: за подаянием он боялся. Но вот он заметил на дороге лавку; он вошел туда и спросил, почем у них чернослив. Оказалось — двадцать пять центов фунт.
«Горы здесь высокие, оттого и цены высокие», — оправдывались местные лавочники, не объясняя, однако, почему уровень цен у них выше, чем уровень местности. Над стойкой в этой лавке висело объявление: «Здесь покупают талоны с 10 %-ной скидкой». Хал слышал что-то о законе, запрещающем шахтовладельцам выплачивать заработную плату талонами. Но он воздержался от расспросов и, выйдя со своей почти невесомой покупкой, присел у дорожной обочины и быстро съел весь чернослив.
За электростанцией, у самого полотна железной дороги, стоял маленький домишко с садиком. Хал направился туда и нашел там старого калеку-сторожа.
— Нельзя ли будет переночевать на полу у вас в доме? — спросил он у хозяина и, видя, что старик уставился на его подбитый глаз, поспешил объяснить: — Я хотел наняться на шахту, но меня там приняли за профсоюзного организатора…
— Ну, а мне на кой здесь профсоюзный организатор? — сказал сторож.
— Но я вовсе не организатор! — взмолился Хал.
— А я почем знаю? А вдруг ты хозяйский шпион — тоже может быть!
— Я прошу только об одном: дайте мне поспать в сухом месте, — сказал Хал. — Вы же ничем не рискуете!
— Это еще неизвестно, — ответил старик. — Ладно, стели свое одеяло вон в том углу. Только не смей болтать со мной о профсоюзе.
Хал и не испытывал ни малейшего желания болтать. Он завернулся в одеяло и проспал всю ночь, как человек, которого не тревожит ни любовь, ни интерес к жизни. Утром старик дал ему кусок кукурузного хлеба и немного зеленого луку со своего огорода, и Халу показалось, что он за всю жизнь не пробовал ничего более вкусного. Прощаясь, Хал начал благодарить хозяина, но тот остановил его словами:
— Ладно, ладно, молодой человек… уж если хотите показать свою признательность, так лучше никому ничего не рассказывайте. Потому что, когда у человека седая голова и деревяшка вместо ноги, потерять работу — для него все равно, что в реку броситься.
Хал обещал молчать и пошел своей дорогой. Тело болело теперь уже меньше, и он шагал довольно легко. Вот уже вдали показались фермы скотоводов — Хал словно опять очутился в Америке!
4
После этого у Хала началась неделя приключений. Он стал бродягой, заправским бродягой, уже без заветной десятки на черный день, способной смягчить жестокую действительность. Хал осмотрел все свое земное достояние и подумал, что вряд ли кто-нибудь сочтет его сейчас щеголем. Тут он вспомнил, что его улыбка всегда обольщала дам. Так, может быть, эта улыбка сейчас тоже возымеет свое действие в сочетании с подбитым глазом? И так как другой возможности прокормиться у него не было, он решил проверить действенность своих чар на нескольких участливых с виду хозяюшках. Результат настолько превзошел все ожидания, что в душу Хала закралось сомнение, стоит ли вообще заниматься честным трудом. Вместо песни о Харригане теперь он тихонько напевал слова некогда подслушанной им песенки американских бродяг: «Кто станет работать, кто станет трудиться, когда добрых женщин полно на земле?..»