Королева ангелов
Шрифт:
Мэри осторожно положила письмо обратно, словно это была змея.
7
Я не пытаюсь добиться – я добиваюсь.
Так хорошо Мартин не ел уже шесть недель, с тех пор как его сбережения окончательно иссякли. Он отказался садиться на пособие по безработице; его заявка на предоставление муниципальной помощи не была рассмотрена, возможно, из-за неприязни или некомпетентности чиновников; государственная служба была последним высокооплачиваемым прибежищем некорректированных. Теперь в прохладной темной кабинке, обитой мятым бархатом, с карточкой «резерв» в одной руке и коктейлем из виски с лимонным соком в другой, он ощущал меньшее презрение к цивилизации, большую близость к человеческой расе. В записке на обороте карточки говорилось: «Заказывайте и ешьте. Мы опоздаем на полчаса. Приношу извинения. Ласкаль».
Они опоздали ровно на полчаса. Мартин не усомнился, что видит своих благодетелей, когда в ресторан вошли высокий широкоплечий мужчина с волнистыми седыми волосами и невысокий горбоносый парень с умеренно высоким помпадуром. Они узнали его то ли по заказанному столику, то ли по внешности.
– Господин Альбигони, это Мартин Берк, – сказал горбоносый Ласкаль. Они обменялись рукопожатиями и ничего не значащими замечаниями о погоде и окружающей обстановке. Сердцем и умом Альбигони явно был где-то в другом месте. Он казался ошеломленным. Ласкаль был либо действительно жизнерадостным, либо прекрасно маскировал свои чувства.
– Я отлично пообедал, – сказал Мартин, – и теперь беспокоюсь, вдруг не смогу помочь вам.
– Бояться нечего, – успокоил Ласкаль.
Альбигони уставился на него, но ничего не сказал, его длинные седые усы казались отрицательной гиперболой, выгнутой над жесткой линией бледных губ. Ласкаль вернул меню официанту и сделал заказ для них обоих. Затем простер руки к Мартину, показывая, что он ничего не скрывает.
– Вы знаете Эмануэля Голдсмита? – спросил он Мартина.
– Я знаю о нем, – сказал Мартин. – Если мы говорим об одном человеке.
– Именно так. Поэт. Три ночи назад он убил дочь господина Альбигони.
Мартин кивнул, словно ему только что сообщили о мелкой растрате в издательском бизнесе. Альбигони продолжал смотреть на него в упор, но словно бы не видел.
– Он беглый преступник, очень больной психически человек, – продолжил Ласкаль. – Вы согласились бы помочь ему?
– Каким образом? – Мартин все никак не делал глоток из своего бокала, хотя держал его в руке.
– Господин Альбигони был… и сейчас… он издатель и друг господина Голдсмита. Он не имеет намерений причинить ему какой-либо вред. – Ласкаль сбивался на этом заготовленном заранее заявлении.
Мартин подавил желание поднять бровь. Обед становился сюрреалистичным.
– Сейчас Голдсмит психически очень нестабилен, возможно, безумен, и мы хотим, чтобы вы помогли ему. Мы хотим отыскать истоки его болезни.
Мартин покачал головой, слыша такие архаизмы.
– Я же говорил вам, что больше не имею никакого отношения к ИПИ. Мне было сказано…
Взгляд Альбигони внезапно ожил. Он увидел Мартина. Ласкаль покосился на своего босса, затем развернулся головой и плечами к Мартину, как бы образуя стену, защищающую Альбигони от внешних сил.
– Мы можем договориться о вашем возвращении и новом открытии лаборатории.
– Я больше не хочу там работать. Меня выгнали за работу, которая в моем представлении была абсолютно разумной и ценной.
– Но отреагировали вы на это неразумно, – сказал Альбигони.
– Я не знаю, что разумно, когда к науке примешивается политика. А вы?
Альбигони медленно покачал головой, снова в своих мыслях едва слыша его.
– Нужно провести обследование Голдсмита, – сказал Ласкаль.
– Он пока что не арестован, насколько я понимаю.
– Нет. – Заминка. – Еще нет. Нам нужно знать, что превратило его в убийцу.
– Ему необходима официальная коррекция, а не обследование.
– Его проблема выходит за рамки коррекции, – сказал Альбигони, отправляя в рот между словами куски пищи. – Корректолог подлечит его или изменит, но мне нужно не это. Мне требуется знать. – Вспышка гнева в глазах. – Он убил восемь человек. Друзей своих. В том числе мою дочь. И его собственного крестника. Они не причинили ему никакого вреда. Не угрожали ему. Это было проявление преднамеренного и просчитанного зла.
– Прошло всего два дня… – сказал Мартин.
– Теоретически могли ли бы вы исследовать Голдсмита и рассказать нам, что заставило его убить своих молодых друзей? – спросил Ласкаль.
Посеребренный арбайтер и официант-человек подали им еду, у арбайтера поднос стоял на плоской спине. Официант поинтересовался, не хочет ли Мартин еще выпить. Он отказался.
– Мне не сообщают всего, – со вздохом сказал Мартин. – Господа, я ценю ваше гостеприимство, но…
– Мы не можем объяснить все, пока не будем уверены, что вы вполне заинтересованы и согласитесь, – сказал Ласкаль.
– Тяжелая ситуация, – сказал Мартин.
– Вы наш лучший шанс, – сказал Альбигони. – И не погнушаемся тем, чтобы умолять вас.
– Вы получите хорошее вознаграждение, – сказал Ласкаль.
– Полагаю, вы хотите, чтобы я помог вам проникнуть в ИПИ, провести с Голдсмитом триплексное исследование и выяснить, что заставило его слететь с катушек. Но ИПИ закрыт. Это очевидным образом невозможно.
– Нет. – Ласкаль ковырнул вилкой салат из выращенных на ферме креветок.
Мартин с сомнением поднял бровь.
– Сначала вам придется найти Голдсмита, а затем убедить власти штата и федеральное правительство вновь открыть ИПИ.
– Мы в силах вновь открыть ИПИ и откроем, – сказал Альбигони. Ласкаль беспокойно переводил взгляд с одного из них на другого. – Пол, мне все равно, жив я или умру прямо сейчас, и возможность, что господин Берк попадет к федералам, для меня мало значит.
– Что Кэрол Нейман должна была…
– Выслушайте меня, пожалуйста, – перебил его Альбигони. – После того как он убил мою дочь и еще семерых, Эмануэль Голдсмит пришел в мой пентхаус в башне «Аэропорт-2» на Манхэттен-Бич. Он сознался в своих преступлениях, после чего уселся в гостиной на диван и попросил выпить. Моя жена сейчас на антропологическом выездном семинаре на Борнео и ни о чем не знает. И не узнает, пока… исследование не будет завершено и я не смогу объяснить, почему он так с ней поступил. Если вы готовы провести это исследование, я гарантирую, что ИПИ вновь откроют, что вы снова станете его директором и что у вас будет довольно средств, чтобы заниматься исследованиями до конца ваших дней, сколько бы вы ни прожили.