Королева Бедлама
Шрифт:
– Да. Я про свою двоюродную сестру…
– …Королеву! – закончил за него громкоголосый наглец из толпы.
– Совершенно верно. – Губернатор лучезарно улыбнулся горожанам, возомнив себя, видно, солнцем в небе. – Что ж, нам пора прощаться, а мне пора возвращаться к своим делам. То есть – к вашим делам, разумеется. Обещаю служить вашим нуждам и интересам, насколько это в моих силах. Не верьте, если кто вам скажет, будто Эдвард Хайд глух к чаяньям своего народа. Хорошего вам дня, многоуважаемые, и надеюсь, что на следующем собрании мы уже сможем рассказать друг другу о своих достижениях.
В спину ему летели крики и улюлюканье. Мэтью стал гадать, сколько часов потратил губернатор на отработку уверенной поступи в дамском платье. Глашатай, не отошедший до сих пор от потрясения, прохрипел, что собрание окончено, боже храни королеву Анну и город Нью-Йорк.
– Ну дела… – подвел судья Пауэрс весьма меткий итог происходящему.
Пробираясь сквозь народ (кого-то из горожан обуял истерический смех, а иные от потрясения начисто лишились дара речи), Мэтью заметил в толпе Ефрема и одобрительно кивнул: мол, превосходный вопрос! Тут в нос ударил дерзкий цветочный аромат: мимо прошла Полли Блоссом. Не успела она скрыться из виду, как дальнейшее продвижение Мэтью к выходу остановила больно упершаяся в ключицу серебряная львиная голова.
Вблизи стало ясно, что ростом Лиллехорн невелик, дюйма на три ниже Мэтью. Чересчур просторный сюртук не скрывал его худобы, а болтался, точно выстиранное белье на веревке. На длинном тонком лице красовались скрупулезно подстриженные усики и бородка. Парика Лиллехорн не носил, однако его черные волосы, собранные сзади пурпурной лентой, имели не вполне естественный синий отлив: главный констебль, очевидно, не побрезговал недавно завезенной из Индии краской. Нос у него был маленький и заостренный, губы яркие, словно у куклы, а кисти рук мелкие, почти детские. Словом, в облике его не было ни единой грозной или могущественной черты. Мэтью подумал, что по этой причине не бывать Лиллехорну ни мэром, ни губернатором: могучей и грозной Британской империи требуются могучие и грозные властители.
Корнбери хотя бы имел внушительный вид – под платьем (впрочем, юный секретарь предпочел не задумываться о том, что скрывается под губернаторским нарядом). Стоявшего перед ним главного констебля так раздуло – кишки, легкие и все его внутренности настолько наполнились кипящей желчью, – что он, казалось, вдвое увеличился в размерах. Мэтью вспомнил, как однажды, еще до приюта, живя беспризорником у реки, он поймал маленькую серую лягушку и та вдруг стала расти у него в руках, пока не превратилась в большой склизкий ком с пульсирующими бородавками и выпученными черными глазами, каждый – с медяк. Вот и Лиллехорн сейчас напоминал разъяренную жабу, которая незамедлительно брызнула ему в руку мочой и плюхнулась в Ист-Ривер.
– Как же вы добры… – процедил сквозь стиснутые зубы бешеный иглобрюх. – Как это благородно с вашей стороны… судья Пауэрс.
До Мэтью дошло: Лиллехорн, хоть и мечет в него смертоносные взгляды-кинжалы, обращается к стоящему рядом Пауэрсу.
– Надо же было подкинуть мне такую свинью, так подставить меня перед новым губернатором! Разумеется, я знал, что вы хотите меня сместить, Натаниел, но использовать для этих целей секретаришку… подловат приемчик! Негоже джентльмену так поступать.
– Я, как и вы, слышал предложения Мэтью впервые. Он все это придумал сам.
– Ах, ну конечно! Иначе и быть не может! Знаете, что мне нынче утром сказала Принцесса? Она сказала: «Гарднер, надеюсь, новый губернатор замолвит за тебя словечко перед королевой Анной и расскажет ей, какой неблагодарный труд ты на себя взвалил». Представляете ее лицо, когда она это говорила, Натаниел?
– Допустим, – последовал ответ.
Мэтью знал, что на самом деле супругу Лиллехорна – особу весьма падкую на славу и почести – зовут Мод, однако она просила величать ее Принцессой, так как ее отец, хозяин лондонской харчевни на Ист-Чип-стрит, где подавали морских гадов, был известен в столице под прозвищем Устричный Король.
– Конечно, у нас с вами случались профессиональные размолвки, но такого подвоха я от вас не ждал! Да еще прикрываетесь мальчишкой…
– Сэр. – Мэтью решил твердо стоять на своем, хотя львиная голова норовила лишить его равновесия. – Судья не имеет к этому никакого отношения. Я говорил от своего имени и от чистого сердца. Вот так все просто.
Лиллехорн одарил его презрительной полуулыбкой:
– От чистого сердца? Это вряд ли. А вот в вашей простоте я не сомневаюсь. Вы выбрали не лучшее время для обсуждения этих вопросов. Губернатор ко мне прислушивается, существующую систему надо постепенно…
– Ждать больше нельзя, – перебил его Мэтью. – Время и преступный мир грозят сожрать нас живьем – вместе с этой вашей «системой».
– Наглец и дурак! – Лиллехорн больно ткнул ему в грудь тростью, но потом, видно, передумал выставлять конфликт на всеобщее обозрение. – В следующий раз тебе это с рук не сойдет! Думай, прежде чем переходить границы, секретаришка!
– Вы, кажется, запутались, Гарднер, – легко и беззлобно заметил Пауэрс. – Мы все на одной стороне, не так ли?
– И на какой же?
– На стороне закона.
Нечасто Лиллехорн оказывался в положении, когда на ум не шел хлесткий ответ, однако на сей раз ему пришлось смолчать. И тут за его спиной возникла еще более отвратительная физиономия. На плечо констебля легла рука.
– Встречаемся в «Слепце»? – осведомился Осли, демонстративно не замечая ни Мэтью, ни судьи. – Монтгомери клянется удвоить ставки и взять реванш.
– Что ж, захвачу кошель побольше – под его и ваши деньги!
– Вот и славно. Всего хорошего. – Осли коснулся полей треуголки и покосился на Пауэрса. – Вам тоже, сэр.
С этими словами он вразвалку пошел прочь сквозь толпу, оставляя за собою удушающий гвоздичный след.
– Помни свое место! – напоследок предостерег Мэтью констебль.
Чего доброго, подумал Мэтью, еще и мочой окатит. Однако Лиллехорн вдруг расплылся в жуткой улыбке – его подозвал знакомый сахарозаводчик – и покинул судью и его секретаря, дабы уделить внимание человеку, имеющему в обществе куда больший вес.
Наконец они вышли из зала на улицу, где по-прежнему светило солнце, а горожане стояли небольшими компаниями, обсуждая увиденное.