Королева Марго
Шрифт:
Тем не менее записка де Муи к королю Наваррскому была необходима королеве-матери: в записке, отправленной с такими предосторожностями, наверное заключался целый заговор.
Екатерина положила застежку на прежнее место.
«Нет-нет, — рассуждала она сама с собой, — выдумка с застежкой достойна полицейского агента, — никуда не годится. Но записка… А может быть, она ничего не стоит?.. Да, впрочем, не моя вина; он сам виноват. Почему этот разбойник не положил записку, куда ему было приказано? Она должна быть у меня».
В это время вошел Ортон.
Несомненно, выражение лица
— Мадам, — сказал он, — вы сделали мне честь позвать меня; чем я могу служить вашему величеству?
Лицо Екатерины прояснилось, точно его озарил луч солнца:
— Я велела позвать тебя, потому что мне нравится твое лицо и я обещала заняться твоей судьбой. Я хочу сдержать свое обещание теперь же. Про нас, королев, говорят, что мы забывчивы. Но в этом виновато не наше сердце, а наш ум, занятый важными делами. Я вспомнила, что судьбы людей зависят от королевской воли, вот почему и позвала тебя. Пойдем, мальчик, идем со мной.
Де Нансе, принявший эту сцену за чистую монету, с изумлением смотрел на умилительную нежность Екатерины.
— Ты умеешь ездить верхом, мой мальчик? — спросила Екатерина.
— Да, ваше величество.
— Тогда пойдем ко мне в кабинет. Я дам тебе письмо, ты отвезешь его в Сен-Жермен.
— Я в распоряжении вашего величества.
— Нансе, велите оседлать ему лошадь.
Нансе ушел.
— Пойдем, мальчик, — сказала Екатерина.
Она пошла впереди, Ортон за ней. Королева-мать спустилась этажом ниже, затем свернула в коридор, где находились покои короля и покои герцога Алансонского, дошла до винтовой лестницы, спустилась по ней, отперла дверь в полукруглую галерею, ключ от которой был только у короля и у нее, впустила Ортона, вошла вслед за ним и затворила за собой дверь. Галерея окружала, как некое укрепление, часть покоев короля и королевы-матери. Так же как галерея замка Сент-Анж в Риме и галерея в палаццо Питти во Флоренции, она служила убежищем в случае опасности.
Когда закрылась дверь, Екатерина и Ортон оказались в темном коридоре. Так они прошли шагов двадцать — Екатерина впереди, Ортон сзади. Вдруг Екатерина обернулась, и мальчик увидал то же страшное выражение лица, какое видел десять минут назад. В темноте казалось, что ее круглые, как у пантеры или кошки, глаза метали молнии.
— Стой! — приказал она.
Ортон почувствовал, что у него по спине забегали мурашки: каменный свод обдавал холодом, как ледяной покров; пол казался могильным камнем; взгляд королевы-матери, острый и колючий, вонзался в грудь бедного Ортона. От этого взгляда он затрепетал и отступил к стене.
— Где записка, которую тебе поручили передать королю Наваррскому?
— Передать записку? — спросил Ортон.
— Да, передать или, в случае его отсутствия, сунуть за зеркало?
— Мне, ваше величество? Я не понимаю, о чем вы говорите.
— Записку, которую дал тебе де Муи час назад за Арбалетным садом.
— У меня нет никакой записки, — ответил Ортон. — Ваше величество, наверное, ошиблись.
— Лжешь! Отдай записку, и я исполню обещание, которое тебе
— Какое обещание, ваше величество?
— Я тебя сделаю богатым.
— У меня нет записки, ваше величество, — повторил мальчик.
Екатерина заскрежетала зубами, но сейчас же пересилила себя и улыбнулась.
— Отдашь записку — получишь тысячу экю золотом, — сказала она.
— У меня нет записки, ваше величество.
— Две тысячи экю.
— Невозможно! Коль ее нет у меня, как же я ее отдам?
— Ортон, десять тысяч!
Ортон видел, как ее злоба, поднимаясь изнутри, приливала к лицу; тогда он подумал, что единственный способ спасти своего господина — это проглотить записку. Он поднес руку к карману. Екатерина поняла намерение Ортона и остановила его руку.
— Брось, мальчик! — сказала она весело. — Хорошо, я вижу, ты человек верный! Когда короли хотят иметь при себе близкого слугу, бывает неплохо удостовериться, способна ли его душа на преданность. Теперь я знаю, как вести себя с тобой. На, возьми мой кошелек как первую награду. Ступай и отнеси эту записку твоему господину и скажи ему, что с сегодняшнего дня ты у меня на службе. Ступай, ты можешь выйти без меня в ту же дверь, в которую мы сюда вошли; она открывается к себе.
Екатерина сунула кошелек в руку ошеломленного юноши и, сделав несколько шагов вперед, приложила свою руку к стене.
Ортон продолжал стоять в нерешительности. Он не мог поверить, что налетевшая на него гроза пронеслась мимо.
— Ну, чего ж ты так дрожишь? — спросила Екатерина. — Ведь я тебе сказала, что можешь уйти свободно и совсем, а если захочешь вернуться, то место тебе обеспечено.
— Спасибо, ваше величество, — ответил Ортон. — Значит, вы меня прощаете?
— Больше того — я даю тебе награду! Ты хороший разносчик любовных записок, милый посланец любви; но ты забываешь, что тебя ждет твой господин.
— Ах да! Верно! — сказал юноша и побежал к двери.
Но едва он сделал три шага, как пол исчез под его ногами. Ортон оступился, распростер руки, дико вскрикнул и провалился в камеру смертников, открытую рычагом, который нажала королева-мать.
— Теперь, — сказала Екатерина, — из-за его упорства мне придется идти сто пятьдесят ступенек вниз.
Екатерина поднялась к себе, зажгла потайной фонарь, вернулась в галерею, поставила рычаг на место, отворила дверь на винтовую лестницу, казалось, уходившую в недра земли, и, сгорая от любопытства, разжигаемого чувством ее ненависти к Беарнцу, спустилась до железной двери, которая вела прямо на дно ловушки.
Там, упав с высоты ста футов, лежал разбившийся, искалеченный, окровавленный, но еще трепещущий Ортон. За стеной слышалось журчание Сены, воды которой, просачиваясь под землей, подходили к самому основанию лестницы.
Екатерина ступила в эту вонючую сырую яму, видавшую немало таких падений на своем веку, обыскала тело, взяла письмо, убедилась, что это то, что ей было нужно, пнула ногой труп, нажала рычаг, дно камеры наклонилось, и труп, увлекаемый вниз собственной тяжестью, исчез.
Затворив дверь, Екатерина взошла наверх, заперлась у себя в кабинете и прочла записку следующего содержания: