Королева Марго

Кастело Андре

Вот это невезение!

Пардайан тотчас узнал того, чье имя уже две недели было у всех на устах, и, невзирая на родство, прицелился в Ла Реноди, но промахнулся… Ла Реноди обнажил шпагу и дважды проткнул Пардайана, но и сам упал замертво от пули, которую тот успел выпустить из своего пистоля.

Труп Ла Реноди доставили в Амбуаз и в назидание повесили на мосту через Луару, тогда как в замке продолжали допрос Ла Биня… Надо ли объяснять, как проводился допрос в те времена? Было уже ясно, что Конде замешан, но герцог де Гиз предпочел закрыть на это глаза, по крайней мере, пока.

— Меньше

всего на свете мне хочется говорить об этом, — заявлял он.

Сначала тщедушный Франциск II, чуть не плача, в полном смятении допытывался:

— В чем я провинился перед моим народом?

Но затем его обуял гнев — кстати сказать, брат его, будущий Карл IX, будет подвержен еще более буйным припадкам. Однажды за обедом Франциск, в неистовстве топая ногами и стуча кулачком по столу, пронзительно кричал:

— Есть люди, которые одновременно и угодничают передо мной и изменяют мне. Бог даст, однажды я заставлю их покаяться!

И выразительно взглянув на Конде, большими шагами направился к выходу. Бурбон, в свою очередь, разыгрывая возмущение, выпрямился во весь свой, надо сказать, незначительный рост и погрозил невидимым заговорщикам:

— Перевешать их всех!

Совет его будет услышан — однажды двери тюрьмы захлопнутся и за ним. Его приговорят к смерти… но тут же помилуют. Запах крови стлался над Амбуазом: Маргарита навсегда запомнила стаи ворон, описывавших плавные круги над высокими шиферными крышами замка, на мощных стенах которого раскачивались тела повешенных.

Амбуаз превратился в обитель палача. Несчастному королю и его хрупкой, нежной супруге приходилось присутствовать на сотнях казней — людей благородного происхождения не вешали, для них была припасена секира. Эти зрелища очень любила женская часть двора, ибо они воспринимали происходящее как хорошо поставленный спектакль. Вот приговоренные поднимаются на эшафот, хором распевая псалом Клемана Маро:

Да будет наш Господь Великий К нам милостив и благ И пусть своим прекрасным ликом Он воссияет нам сквозь мрак.

Понемногу хор стихает. Последним слышится голос месье де Кастельно… Затем наступает тишина. Лужа перед замком отсвечивает кровью. За происходящим наблюдает из своего окна Екатерина, всегда в черном, лицо белей воротничка…

— Ах! Ваше Величество, — шепчет герцогиня де Гиз, — кровь всегда питается кровью!

Сама Екатерина не сказала бы лучше.

Невероятная эпоха! Никого не мучила совесть, зато жестокость — как с одной, так и с другой стороны — правила бал. От поколения к поколению переходила ненависть. Столько стычек, столько кровавых ужасов, а между тем на сказочно прекрасных берегах Шеры и Луары, в чьих водах отражались белые силуэты замков, распространялся новый стиль жизни — элегантный. Как это ни удивительно, но именно в перерыве между кровопролитиями и побоищами расцвела великолепная поэзия Пьера Ронсара, Иоахима Белле, именно тогда родились шедевры Франсуа Клуэ, Пьера Леско и Филибера Делорма.

В последние дни кровавого мая 1560 года король, королева и все их ближайшие родичи отправились в Шенонсо. После тошнотворных

сцен насилия глаз радовали живописные жилища крестьян. К маленькой Маргарите возвратилась улыбка. Короля приветствовали девять сотен рабочих, только что достроивших мост через Шеру, красиво раскинувшийся над ее берегами. Встречающие держали шесты, к которым привязаны были с одного конца зеленые ветви, с другого — знаки из черно-белой тафты. Правда, Диана де Пуатье была уже сослана в Анет… Головы крестьянок, сидевших «под молодыми вязами», были покрыты «большими, тяжелыми сельскими шляпами, сплетенными из соломы и расцвеченными тысячей оттенков». К замку вела тенистая дорога, поросшая травой и цветами и напоминавшая зеленый ковер. Она как нельзя лучше соответствовала настроению местных жителей, встречавших «столь благородных и высоких гостей».

Принцесса Маргарита и ее братья пришли в восторг от спектакля, подготовленного в их честь. Две женщины, «обе в античных одеждах, у одной из них на голове венок из плюща», протянули Франциску II и его придворным пастушеский рожок и пальмовую ветвь. Третья женщина в высокопарных выражениях обратилась к королю с балкона:

О, король, спустилась я с небес. Где твой отец нашел упокоенье. Чтобы явить тебе красу сих мест. Твоего прекрасного именья.

Когда она закончила, сообщает хронист, «король и его спутники были буквально засыпаны гирляндами и букетами цветов».

Поистине эти пасторали были просто необходимы, они призваны были помочь им освободиться от недавних кошмаров. К тому же цветами дело не ограничилось: жители Тура засыпали короля и свиту салатом, горошком и артишоками.

Наконец малолетних королевских детей отправили назад в Амбуаз. Самой счастливой чувствовала себя Мария Стюарт, эти несколько недель, проведенных в «ее Турени», она часто будет вспоминать после возвращения в свои шотландские туманы…

* * *

Король снова принялся за охоту и возложил государственные дела на герцога Франсуа де Гиза, который находил это совершенно естественным. В конце концов, разве Франциск II после женитьбы на Марии Стюарт не приходился ему племянником? С другой стороны, разве отец Генриха де Гиза не возвышался над людьми своего времени, как «большой и сильный дуб» возвышается над зарослями кустарника? Всегда в малиновых одеждах — он любил красное и розовое, сообщает Брантом, — в битвах он не щадил ни жизни своей, ни плоти.

В начале ноября 1560 года двор перебрался в Орлеан. Приехав сюда из Амбуаза, Маргарита нашла, что ее брат Франциск II сильно сдал. Молодой король жаловался на страшные головные боли. 7 ноября абсцесс за ухом нагноился сильней обычного. Поначалу врачи заподозрили простуду: Луара уже покрылась льдом, а Франциск II имел неосторожность, одевшись не по погоде, поиграть во дворе в мяч. В воскресенье 17 ноября у короля началась рвота. После спора, разгоревшегося у врачей короля, его принялись пичкать слабительными и отваром из ревеня. Однако гнойник не заживал, а головные боли становились все нестерпимей.