Королева Марго
Шрифт:
Увидав Екатерину, герцог подавил скорбь и попытался улыбнуться. Он не был так счастлив, как герцог Анжуйский, и искал в Екатерине не мать, а только союзницу. И потому он начинал с притворства перед ней, будучи убежден, что для крепкого союза необходимо слегка обманывать друг друга.
И вот теперь он подошел к Екатерине, а на лице его оставались лишь едва заметные следы волнения.
— Вы знаете интереснейшие новости, ваше величество?
— Я знаю, о чем идет речь: вас хотят сделать королем.
— Мой брат так добр ко мне, ваше величество!
— Ведь правда же?
— Но мне очень хочется думать, что половину своей признательности я должен перенести на вас: если совет подарить мне трон дали вы, значит, я буду этим обязан вам; хотя должен признаться, что в глубине души мне больно так грабить короля Наваррского.
— А вы, по-видимому, очень любите Анрио, сын мой?
— О да! С некоторых пор мы сошлись очень близко.
— И вы думаете, что он вас любит так же, как вы его?
— Надеюсь, ваше величество.
— Знаете, такая дружба весьма поучительна, в особенности дружба между принцами. Но дружбы придворные считаются не слишком прочными, дорогой Франсуа.
— Матушка, посудите сами: ведь мы не только друзья — мы почти братья.
Екатерина улыбнулась странной улыбкой.
— Вот так так! — сказала она. — А разве короли бывают братьями?
— Но когда мы подружились, матушка, ни он, ни я королями не были, да мы никогда и не должны были стать королями — вот почему мы полюбили друг друга.
— Да, но теперь обстоятельства сильно изменились.
— Как сильно изменились?
— Ну да, конечно! Кто может теперь сказать, что вы оба не станете королями?
По тому, как вздрогнул герцог, и по краске, бросившейся ему в лицо, Екатерина поняла, что ее удар попал ему прямо в сердце.
— Он? Анрио — король? — спросил герцог. — Какого же королевства, матушка?
— Одного из самых великолепных во всем христианском мире, сын мой.
— Что вы говорите, матушка? — побледнев, молвил герцог Алансонский.
— То, что хорошая мать должна сказать сыну, и то, о чем вы давно мечтали, Франсуа.
— Я? Я ни о чем не мечтал, ваше величество, клянусь вам! — воскликнул герцог.
— Я готова поверить вам, ибо ваш друг, ваш брат Генрих, как вы его называете, только прикидывается откровенным, а на самом деле это очень ловкий и очень хитрый господин, который умеет хранить свои тайны гораздо лучше, чем вы — ваши, Франсуа. Например, говорил ли он вам когда-нибудь, что де Муи — это его поверенный в политических делах?
Говоря это, Екатерина вонзила свой взгляд, как стилет, в душу Франсуа.
Но у него было одно достоинство или, вернее, порок — умение притворяться, и потому он не дрогнул под этим взглядом.
— Де Муи? — удивленно переспросил он, как будто впервые слышал это имя в связи с такими обстоятельствами.
— Да, гугенот де Муи де Сен-Фаль — тот самый, который чуть не убил Морвеля и который, тайно разъезжая по Франции и по столице и меняя одежду, плетет сеть интриг и собирает войско, чтобы поддержать вашего брата Генриха против вашей семьи.
С этими словами Екатерина, понятия не имевшая, что ее сын Франсуа осведомлен обо всем так же хорошо и даже лучше, чем она, встала, намереваясь величественно выйти.
Франсуа удержал ее.
— Матушка! — сказал он. — Прошу вас: одно слово! Раз уж вы соблаговолили посвятить меня в вашу политику, объясните, как же Генрих, столь малоизвестный, с такими малыми силами, сможет вести войну настолько серьезную, чтобы обеспокоить мою семью?
— Ребенок! — с улыбкой произнесла королева. — Поймите, что его поддерживают тридцать тысяч человек, а быть может, и больше; что в тот день, когда он скажет одно слово, эти тридцать тысяч человек появятся внезапно, как из-под земли, да не забудьте, что эти тридцать тысяч — гугеноты, иными словами — самые храбрые солдаты в мире. И к тому же… к тому же у него есть покровитель, с которым вы не сумели или не захотели помириться.
— Кто же это?
— Король! Король, который его любит, который его выдвигает; король, который из зависти к вашему брату, королю Польскому, и из пренебрежения к вам ищет себе преемника. И только вы, слепец вы этакий, не видите, что ищет он его не в своей семье.
— Король?.. Вы так думаете, матушка?
— Неужели вы не заметили, как нежно он любит Анрио, своего Анрио?
— Верно, матушка, верно!
— И как этот самый Анрио ему платит? Ведь он, забыв, что его шурин хотел в Варфоломеевскую ночь пристрелить его из аркебузы, теперь ползает перед ним на брюхе, как собака, которая лижет побившую ее руку.
— Да, да, — пробормотал Франсуа, — я и сам заметил, как Генрих покорен моему брату Карлу.
— Генрих умеет угодить ему во всем!
— Да еще как! Раздосадованный тем, что король вечно смеется над его невежеством по части соколиной охоты, Анрио решил заняться… Ба! Еще вчера, да, не раньше, чем вчера, — он спрашивал, нет ли у меня каких-нибудь хороших трактатов об искусстве соколиной охоты.
— Постойте, постойте, — сверкнув глазами, сказала Екатерина, словно ее внезапно осенила некая мысль, — а что вы ему ответили?
— Что поищу у себя в библиотеке.
— Отлично, — сказала Екатерина, — отлично! Нужно дать ему эту книгу.
— Да я искал, но не нашел.
— Я найду!.. Найду я, а вы дадите ее как будто от себя.
— И что же из этого выйдет?
— Алансон! Вы мне верите?
— Да, матушка.
— Вы согласны беспрекословно слушаться меня во всем, что касается Генриха, которого вы не любите, что бы вы там ни говорили?
Герцог Алансонский усмехнулся.
— А я ненавижу, — продолжала Екатерина.