Королева сыска
Шрифт:
— С напитками подождем. Скажите мне лучше, Борис Алексеевич, как торговля? — успокаивающим, почти медовым голосом начала разговор Гюрза.
— Неважнецки, — пожаловался Борис Алексеевич. — Денег ни у кого нет. Кризис до сих пор расхлебываем.
— Нашу машину не уведут, Борис Алексеевич, пока мы тут с вами разговоры беседуем?
— Обижаете, Гюзель Аркадьевна, — когда он начинал говорить, ему приходилось отрывать подбородок от сцепленных рук. Сказав, что хотел, он вновь опускался на «замок».
— На вашей территории по машинам не работают? А, Борис Алексеевич? Ну а вдруг залетные, неуправляемые или малолетки начинающие…
Виктор, молча сидящий рядом, недоумевал, чего добивается майорша. Не искренне же беспокоится о его, Викторе, машине!
— Не волнуйтесь, Гюзель Аркадьевна. Сядете в то же авто, — заверил хозяин кабинета, который пока еще терпения не потерял.
— Честное слово?
— Честное. Как говорится в криминальной среде — гадом буду.
— А если все же уведут, Борис Алексеевич? — продолжала медословить Гюрза. — На милицию ведь надежды нет. На ваше слово можно положиться? Вот я, например, если дам слово, то держу его. В лепешку расшибусь, а сдержу. Вы это должны знать — в силу своей «информированности».
Все положу на то, чтоб выполнить обещанное…
— Что-то я вас, Гюзель Аркадьевна, не понимаю. К чему вы ведете?
Директор ощутил неуют. И, быть может, не только от странного разговора, но и от взгляда собеседницы, который поначалу праздно перебегал с предмета на предмет, а теперь буквально вонзился в директорские зрачки… Хотя нет, не в зрачки она смотрела. В мочку уха. И взгляд казался похожим на хирургический скальпель. Хорошо поставленный оперский взгляд. А директор давно не встречался с операми. Утратил сноровку, разучился «держать» такие взгляды. Да и как удержишь, если в глаза не смотрит?..
— Так вот. — Ее голос изменился, похолодел, зачерствел. — Я не один год зарабатывала себе репутацию, заработала и дорожу ею. Если я дам слово да еще в присутствии третьего лица, то, как думаете, Борис Алексеевич, могу я его не сдержать, могу испоганить многолетние усилия?
— Хоть убейте, не пойму, о чем это вы. Ну, допустим, можете. То есть, я хотел сказать, не можете… В смысле, если слово дадите — то сдержите.
Верю. Вы удовлетворены? А то мне ехать скоро.
Гюрза наклонилась вперед и тем же тоном, холодным, как ледяная глыба, продолжала, будто и не слышала ответа:
— Я тебе, Болек (директор вздрогнул, услыхав свою кличку), сейчас дам слово, что не слезу с тебя, пока не раздавлю, как этот окурок. — О стеклянное дно пепельницы расплющился белый фильтр «Салема». Голос Гюрзы, оставаясь тихим, звучал теперь как удары молота по наковальне, взгляд, словно бы консервным ножом — банку, вскрывал череп собеседника. — Я лишу тебя всех этих прелестей: кондиционеров, тачек, секретарш. Ты у меня сядешь, хоть на год, хоть за хулиганку по двести шестой, но сядешь. И уже не выйдешь.
Я сделаю так, что твои дружки очень скоро узнают, что ты стучишь мне. Лично мне. Давно и качественно. И может быть, ты даже не успеешь сесть.
Еще — я натравлю на тебя всех своих оперов.
У меня много друзей, которых стоит только попросить. Ты понял, Болек? Я дам тебе сейчас слово и уйду. И все! И потом, хоть в ногах у меня валяйся, назад я его не возьму. Так давать слово или нет?
— Что вы от меня хотите? Я не у дел! — уверенность, а точнее, припудренная наглость сошла туда же, куда и румянец на щеках. Руки, уже расцепленные, лежали на столе, ерзая по нему.
— Немного. Кто тебе сообщил, что Марьев больше не жилец?
— Ну, это… По телику же передавали…
— Не гони, да?! — впервые за все это время Юмашева повысила голос. — Я спрашиваю, кто тебе брякнул об этом до убийства?
— Я не… Откуда вы?..
— Болек, Болек, — Юмашева вдруг успокоилась и вальяжно откинулась на спинку. Произошла мгновенная смена эмоциональной окраски разговора, отчего Болек занервничал еще больше. — Ну что ты словно ребенок, право слово. Кое-кто оказался поумнее тебя. Шепнул мне на ушко, как ты хвастался своей «информированностью». Но кто тебе на ушко шепнул, а? И только дешевых номеров со мной прокручивать не надо — «не у дел, не знаю, я честный бизнесмен». Я уйду, а потом вернусь и выпотрошу тебя быстро и с удовольствием.
Ты мне все скажешь, но от отсидки не уйдешь, потому как я слово-то свое нерушимое дам… Ну?!
— Коньяку из бара… можно, я?.. — Директор покинул кресло. Вроде бы был он парнем рослым, но теперь почему-то казался маленьким, похожим на колобка.
— Мне некогда, — Гюрза тоже поднялась. — Как и тебе. И на работе я не пью. Так что всего хорошего, Борис Алексеевич.
Борис Алексеевич махнул рукой и снова опустился в кресло. Увы, он понимал, что Гюрза не блефует. Как бы ей ни нужен был человек, не по делу ляпнувший про Марьева, она действительно может взять и просто так уйти. Ни с чем. Мол, лажово провела допрос и не выведала нужную информацию — ну и пес с ней… Но понимал он и то, что она слово сдержит. И доставшееся с таким трудом директорское кресло уплывет навсегда. Вместе с его директорской задницей. А эта падла Гюрза через денек-другой найдет другого, кто тоже слышал от Тенгиза про заказуху депутата и кто молчать не будет…
Виктор Беляков мог бы поклясться, что слышит, как скрипят колесики в мозгу Герасимова.
Выход из положения ищут. Но тщетно: Гюрза приперла директора к стенке. Будь у Болека немного времени — день, час, минута, — он бы выкрутился.
Однако у него не было даже минуты.
— А… а мне вы сможете дать слово, что я нигде никак не засвечусь? За себя слово и за него, — наконец подал голос Борис Алексеевич и страдальчески кивнул на молчащего Виктора.
— Дам я тебе такое слово, Болек, дам. — Гюрза поморщилась и не садясь закурила новую сигарету от директорской зажигалки. — В следующий раз не будешь языком трепать прилюдно. Давай про дело. Откуда ты узнал, что Марьева собираются гасить? Кто из твоих знакомых ляпнул?
Директор до сих пор еще что-то прикидывал, и эти прикидки отражались на его лице: брови изогнулись дугами, оттопырилась губа, искривились уголки рта. Но все эмоции пропали с лица, когда Борис Алексеевич решительно потер ладонями по столу. Он, похоже, сделал выбор.
— Короче, так, — Борис Алексеевич кашлянул в кулак. — Еще в октябре это было. Один черный грузин, Тенгизом звать, пригнал тачку на продажу.
Тачка чистая, гадом буду, и мы…
— Что думаешь, Виктор? Какие мысли имеешь? — спросила Гюрза, когда они сели в машину.