Королева в раковине
Шрифт:
Всё — в меру! Каждый получает свою порцию и, не дай Бог, возьмет добавку. Трапеза — событие праздничное. Не садятся за стол в грязной одежде, после прогулки или игры. Артур придирчиво осматривает детей и не разрешает носить в доме слишком вызывающие наряды. Сам же, всегда вычищенный и выглаженный, сопровождает дочерей в лучшие магазины Берлина, где покупает им в высшей степени элегантные платья и каждой из них — подходящее ожерелье.
Из идеологических соображений еда для детей выбирается самая скромная: бульон, морковь, лук, капуста, щепотка соли, перец. В дополнение к этому — картофель, куриное или говяжье мясо, которое, по его указанию, готовят без особых приправ. На десерт — компот, всегда из одного сорта фруктов — айвы, слив или яблок. «Это человеческая еда?!» — дед постукивает тростью в такт своему гневу. — «Даже скотина в моей усадьбе не ест такого!» Только подумать,
Какие там правила! Дед восстает против кулинарной идеологии берлинского дома. «Артур, за твоим столом больше церемоний и разговоров, чем вкусной еды!», — карие глаза деда подмигнули внукам и окинули хмурым взглядом стол. Зрелище это и тревожило и смешило деда. «В здоровом теле — здоровый дух», — рассуждает Артур. Дед иронизирует по поводу морали сына, сходной с религиозным ханжеством его матери, да покоится она с миром.
Артур относится к отцу почтительно и поэтому при нем ослабляет категоричность своих принципов и поучений. Но дед переводит укоризненный взгляд своих пронзительных добрых глаз с обделенных жизнью внуков на сверкающую посуду. Он фыркает по поводу серебряных подносов, сверкающих кубков из хрусталя, выстроенных четким строем, как на воинском смотре. Надо же, все — как в благородном семействе: подносы, тарелки, кувшины произведены фарфоровыми предприятиями Розенталя или из майсенского фарфора, с фабрики самого бывшего германского кайзера. Вся посуда только высшего сорта, и у каждого члена семьи — свой набор именной серебряной посуды. И у каждого — салфетка из дамасского полотна, вправленная в блестящее серебряное кольцо.
Дед смеется и возмущается. В этом благородном доме мебель, отделана краснодеревщиками, персидские ковры, картины Рембрандта и Дюрера висят на стенах из дуба, рядом с подлинниками других известных художников. А детям аристократа-сына подают скудные блюда! Этого не может быть и не будет. Нагруженный свежими продуктами, приезжает дед из своей усадьбы, надеясь разнообразить меню любимых внуков. Он балует их посещением знаменитых ресторанов, а на десерт водит в двухэтажное кафе «Кранцлер». Официант прикатывает двухэтажную тележку со сладостями и пирожными с кремом. В отсутствие Артура внуки наслаждаются от души. С видимым удовольствием дед восстает против чрезмерного консерватизма и вычурных манер и втягивает в эту вольность внуков. Курение не приличествует благородным девушкам? Дед шарит по карманам и, подмигнув, соблазняет Лотшин: «Бери сигарету, красавица, но не рассказывай об этом отцу». Принцесса пускает дым на открытом балконе ванной комнаты, и дед раздувается от удовольствия, что раскрывает внукам сладость «грехов», только чтобы не выросли сухарями, как их покойная бабушка.
Насыщенная интеллектуальная атмосфера за обедом буквально душит Бертель. Вот разгорается диспут о том, насколько полезно есть медленно. Девочка волнуется, она гордится знающим отцом, но не знает, кто прав, а кто ошибается: отец или Гейнц, или один из гостей. Бертель старается держать свои мысли при себе, чтобы с языка случайно не сорвалось нечто, противное правилам приличия. Только дед оставляет за собой право на собственное мнение, ибо, как он считает, аскетизм и слишком большая строгость приносят лишь вред. Дед не переносит чрезмерную серьезность или печаль, особенно если это касается маленькой девочки. Потому нарушает правила поведения за обеденным столом и спрашивает у Бертель, что она думает по этому поводу. Девочка смущена. Она считает, что может огорчить любимого папу неуместным ответом. Она открывает рот, но ничего не может произнести. «Проглотила язык, — смеется Фрида, — смотрите, дышит, как рыба на берегу!». Лоц смеется заодно с Фридой. А та кормит Бумбу, не отрывая взгляда от Бертель.
Бертель обижается. Никто из домочадцев не понимает, что язык ее опух от стольких слов, накопившихся у нее во рту. Она уставилась в тарелку. Ей стыдно перед матерью, которая смотрит на нее с портрета в большой раме. От всего сердца она обращается к матери: «Была бы ты жива, мама, не было бы мне так тяжко. Я бы излила перед тобой душу и попросила объяснить, почему все считают меня дерзкой девчонкой».
Она и сама не понимает, почему, встав на цыпочки, старается ущипнуть щечку каждой проходящей мимо нее горничной. Фрида не понимает, что это жест уважения и приязни.
— Хозяин, — бежит Фрида к отцу с жалобой. — Девочка ненормальная,
Отец позвал дочку и спросил, почему она так себя ведет.
— Я веду себя так же, как дед.
— При чем тут дед?
— Я делаю то же, что и дед. Он щиплет за щеки служанок, а те смеются от удовольствия.
— То, что позволено взрослым, запрещено детям.
Бертель сидит перед своей тарелкой, и ей не хочется есть. Еда кажется безвкусной. Лотшин шепчет ей:
— Что с тобой?
Девочка молчит, она не хочет рассказать сестре, что мысленно беседует с матерью.
— Бертель, не витать в облаках, — есть! — приказывает Фрида. — Просто невозможно иметь дело с этой девчонкой, не ест и потому слабенькая и худая. Опять придется с ней ехать на край города, к доктору Вольфсону.
Бертель не поднимает глаз от своей тарелки, спасаясь от укоризненных взглядов. Если бы могла, она сбежала бы в свою комнату, чтобы остаться со своими наплывающими мыслями или самой себе рассказывать всякие красивые истории, отгоняя тяжкие размышления. Но отец запрещает выходить из-за стола до окончания трапезы.
Двадцатое ноября 1925 года. Утром вся семья и все домочадцы, включая садовника Зиммеля, собираются вокруг стола. Стол покрыт чистой белой скатертью. В вазе огромный букет цветов. На столе блюда с шоколадными пирожными, с марципаном, фарфоровые кувшинами с кофе и с молоком. В дни рождения в доме меняются правила. Кетшин не приносит в комнаты детей подносы с завтраком — булочкой с маслом и кофе с молоком. Никто не торопится на работу или в школу. День рождения — день праздничный.
В день, когда Бертель исполнилось семь лет, отец произнес речь в честь именинницы. Сказал, что она девочка умная, и потому он надеется, что она будет впредь аккуратной, следить за своей одеждой, расчесывать волосы и завязывать шнурки. Сердце именинницы сжалось. В дни рождения братьев и сестер речь отца ясна и торжественна — он говорит только о положительных качествах именинника. И ни одного намека на что-либо дурное.
Папа окончил речь, и Бертель подошла к нему, сидящему во главе стола. Он поцеловал ее в лоб, что бывает лишь в день ее рождения. После чего она направилась к столу с подарками, завернутыми в красочные обертки. Сняла светящиеся шелковые ленты. И тут — невероятный сюрприз: небольшая серая пишущая машинка, подарок отца. Вечером того же дня она напечатала то, что не давало ей покоя — рассказ об отношении луны к тополю и ее собственном отношении к этому дереву.
Перед моим окном растет тополь. Он высокий, худой и гибкий. Я спрашиваю себя, каким образом это дерево попало в наш сад. Я уверена, что никакой садовник не сажал его в нашем саду. Быть может, крохотная косточка ошиблась дорогой и залетела сюда. И принесло залетным ветром эту косточку, которую никто и не заметил, лет сто назад, и вот, вырос высокий и красивый тополь. Его многие навещают, у него много поклонников. Часто тополь посылает своей кроне ветерок, и крона возвращает ему благодарность и тайком благословляет его с любовью. И даже самой сильной грозе тополь не сдается. Он лишь, встрепенувшись, выпрямляет спину, сопротивляясь ветру, как бы гордясь там, что никто его не переборет, ни сильная гроза, ни человек. С наступлением вечера, тополь, который весь день был занят своей кроной, расстается с ней и с солнцем, которое посылает ему прощальный луч, словно тайный поцелуй.
Ночью луна восходит над тополем, освещая его бледным сиянием, словно не желая, чтобы ее вообще видели. И у меня такое впечатление, что между луной и тополем не очень добрые отношения. Тополь просто не терпит луну. Быть может, луна завидует этому красивому дереву. Это зависть того, у кого все есть, к тому, у кого ничего нет. Во всяком случае, луна вызывает во мне чувство, что к ней не следует приближаться. Ее отличает отталкивающее меня высокомерие. Даже зимой тополь не чувствует себя одиноким. Снег падает на него, как мокрый поклонник. Листья с тополя опали, и снег выглядит серым и черным. И когда возникает первый солнечный луч, снег начинает плакать. И тогда крупные и тяжелые слезы падают с верхушки тополя на его ветви и соскальзывают вниз, по стволу. Весной тополь особенно красив, обрастая тонкими и красивыми листьями. Это солнце посылает ему первые листья, и их свежая зелень особенно выделяется на фоне синего неба. И тогда ветер напевает ему песню, и я слышу ее слова, лежа в своей постели, и тополь тонко-тонко передает мне мелодию этой песни, которая ласково касается меня и обвевает молодые ветки. И тополь улыбается мне, посылает мне привет и благословение.