Королева в раковине
Шрифт:
Ужасающий храп, сопровождающийся хрипами, посвистываниями и завыванием, разбудил ранним воскресным утром Фриду.
— Что это может быть, черт возьми?
Экономка побежала на кухню. На полу стояли многочисленные корзины, заполненные овощами и фруктами. Торчали во все стороны куриные, гусиные, индюшачьи лапы и головы. Лежали завернутые куски говядины.
— Дед, старый хозяин приехал из своей усадьбы, — процедила она сквозь зубы и, отодвигая корзины и короба, проложила себе дорогу к лестничному пролету, откуда доносились эти устрашающие звуки.
Увидела источник звуков и ужаснулась. Посередине гостиной, на персидском ковре спал
— Иисусе! — закричала испуганная женщина во все горло и начала теребить мужчину, при этом зажимая нос из-за неприятных запахов. Из потрескавшихся губ спящего вырывались какие-то обрывки слов. Остекленевшие его глаза то раскрывались, то снова смыкались. Фрида продолжала его теребить, сопровождая это грубыми ругательствами, так что он, в конце концов пришел в себя, поднялся и вышел через черный ход.
Звон колокольчика в кухне призывал Фриду быстро отнести на подносе завтрак в спальню деда. Она вошла и замерла на пороге. Дед сидел на кровати в тонкой шелковой ночной рубашке в оборочках.
— Хозяин, вы надели ночную рубашку жены, пребывающей в раю.
Взгляд ее остановился на вязаных красных манжетах ночной сорочки.
— Почему бы нет, — привычно откашливаясь, дед одернул рубашку перед зеркалом, — она была весьма достойной женщиной.
Он напрягал свое длинное и худое тело, бросая удивленные взгляды на свое отражение в зеркале. Фрида поставила поднос на комод и поспешила к шкафу. Она извлекла из него длинный домашний халат и подала его хозяину. Бумба и Бертель уже прибежали, прыгнули в постель деда и начали с двух сторон тянуть его за щеки и волосы.
— Убирайтесь отсюда, сорванцы! — пытался отвертеться дед, мотая головой, и сквозь его строгий и, как всегда, громкий голос пробивались насмешливые нотки.
Артур тоже пришел, привлеченный шумом, увидел деда в ночной рубахе матери и с трудом сдержал смех.
Дед пил кофе, разминая кости под звуки патефона, и щеки его заиграли красками жизни. «Что случилось вчера ночью?» — удивлялась семья. Дед выпил еще одну чашку кофе и с лукавым видом стал рассказывать:
— На вокзале чужие люди предложили мне помочь тащить корзины. Черт подери, меня это сильно рассердило, и я обрушился на таксиста, остановившего машину рядом со мной. Я аристократ! Ни за что не поеду на этой грязной посудине! И представьте себе, внезапно возникает извозчик с белой лошадью! Словно Бог послал его с небес. Но-о-о, поехали!
Не переставая радоваться такой счастливой случайности, дед заставлял возницу останавливаться у каждого трактира и приглашал проглотить стопочку. Прошло немало времени в совместных возлияниях, сопровождавшихся песнопениями, пока новые приятели добрались до Вайсензее. Они, как закадычные друзья, в обнимку вошли в дом. Дед утверждал, что никогда у него не было такого друга, как этот кучер. Считая, что у него не было иного выхода, поскольку друга нельзя выгонять ночью из дома, он уложил его спать на ковре в гостиной. Затем обнаружил себя в спальне, вынул из шкафа ночную рубаху покойной бабки и свалился на постель.
Общий хохот потряс гостиную.
В воскресные дни, когда дед в Берлине, порядки в доме меняются. Фрида отдает распоряжение Фердинанду изменить ассортимент покупаемых в городе продуктов. Душа деда жаждет свежей телятины из берлинской мясной лавки.
В кухне слышится плач. Бумба рассказывает, как его преследовали полицейские, и что они ему сделали. Его курчавые рыжие волосы
— Все это басни, — Фердинанд кладет на стол корзину с покупками и поднимается по ступенькам к бассейну навести там порядок перед еженедельным собранием обитателей детского этажа.
В воскресные дни, когда дед находится дома, история повторяется. Бумба прилипает к домашнему учителю, который в последнее время стал его няней. Бежит за ним по улице, заходит вместе с ним с заднего входа в мясную лавку. Они рискуют, нарушая закон, запрещающий покупать продукты в выходной день, что может завершиться арестом. Бумба привязан к Фердинанду. Вместе с учителем он совершает утренний и вечерний туалет, чистит зубы и умывается. А Фердинанд обижает его, говоря, что Бумба избалованный ребенок, нередко отвешивая ему подзатыльники и угрожая пожаловаться отцу.
На детском этаже Фердинанд широко распахивает двери, отделяющие ванную комнату от большой застекленной веранды, и маленький Бумба тянется хвостиком за ним, в нетерпении ожидая прихода старших братьев и сестер. На винтовой лестнице слышится шорох газетных страниц. Бертель поднимается и останавливается на каждой ступеньке, как она до этого останавливалась на каждом шагу по дороге от газетного киоска до комнаты Гейнца, не отрывая глаз от заголовков статей «Берлинер Тагеблат» — ежедневной либеральной берлинской газеты. Гейнц, еще в постели, кивает Бертель в знак благодарности, и голова его исчезает за газетными листами.
Витая в своих мыслях, Бертель входит в ванную с книгой и приборами для утреннего туалета: маленьким полотенцем для лица, большим — для тела. Фердинанд и Бумба перемигиваются, посмеиваясь над витающей в облаках Бертель. Каждое утро в конце недели Бертель с мечтательным видом сходит в ванную комнату по трем ступенькам, которые Фрида промыла ароматной пеной, и закрепляет книгу на приспособленную ею для этого металлическую подставку.
Перед зеркалами и умывальниками Фердинанд пританцовывает под мелодию Шуберта, звучащую из стоящего на скамейке небольшого патефона. Время от времени он пополняет знания своего питомца Бумбы рассказами о своем любимом композиторе Шуберте. У малыша нет никакого интереса к музыке, композитору и, вообще, к знаниям, которыми пичкает его Фердинанд, готовя с ним уроки.
Совесть не дает учителю покоя. У двух его подопечных — атлета Лоца и фантазера Бумбы, охочего лишь к различным проделкам, оценки — посредственные и даже плохие, хотя оба способные и неглупые мальчики. И вообще, как домашний учитель он уже особо и не нужен. Эльза уже закончила учебу в гимназии, а Бертель отвергает его помощь.
С тех пор, как не стало матери и Бертель начала учиться в берлинской школе, девочка замкнулась в себя, как в раковину и требует от Фердинанда не вмешиваться в ее учебу. Фердинанд помнит, как Бертель в четыре года научилась писать и читать, и ее маленькие мягкие пальчики скользили по его длинным и тонким пальцам. Она почти мгновенно овладела чтением и письмом, и ответы на его вопросы расцвечивала выразительными цитатами. Он отдавал много сил для ее духовного развития и с гордостью заявлял: «Бертель знает греческую мифологию, как настоящая гречанка». Она подобна колодцу, который не утрачивает и капли влаги. Она читает наизусть отрывки прозы и стихи, широко раскрывает глаза, зачарованно слушая его рассказы о дальних странах, народах, африканских племенах и также внимательно прислушиваясь к тому, что он рассказывает ее взрослых братьям и сестрам.