Королева в раковине

Кохави-Рейни Ципора

У черноволосой кудрявой поварихи, с блестящими черными глазами и чувственным лицом, каждую субботу гостит ее постоянная подруга. Девушки толпятся около поскрипывающих стен у двери комнаты поварихи, давясь от смеха. Наоми некуда бежать. Отсутствие у девиц культуры, вызывает у нее тошноту и омерзение. В Иерусалиме она потеряла ориентацию в жизни.

Лотшин просто не может представить, насколько Наоми плохо. И эта добрая душа отвечает: «Это — Святая земля. Со временем ты к ней привыкнешь. В Германию ты вернуться не можешь».

Сестра рассказывает о том,

что Бумба так и не привык к дому Филиппа, шатается с утра до вечера по шумным, забитыми толпами, улицам без всякого присмотра. Из-за рыжих его волос никто не подозревает, что он еврей. Бумба, любимец уличных и рыночных торговцев, получает от них бесплатно пищу и разные подарки. Лотшин пытается взывать к его совести: «Ты еврей, ничего не бери от этих гоев». Но Бумба — повзрослевший подросток, не поддается ее воспитанию. Филиппу удалось добыть для него сертификат, так что Бумба скоро уедет в Палестину. Еще она пишет, что продуктовая посылка с парой вязаных носков, посланная ей старому садовнику Зиммелю в Пруссию, вернулась с припиской, что адресат не найден. По ее мнению, с ним что-то случилось, может, умер естественной смертью, может из-за своих политических взглядов был убит нацистами. Фрида ужасно тоскует по семье, и если не будет осторожной, судьба ее кончится худо. Она посылает гневные открытки о существующем положении и всегда добавляет: «Не беспокойтесь, дети мои! Этот преступник Гитлер долго не продержится!» Завершает открытки словами любви и благословения.

Письма Лотшин не приносят никакого успокоения. Она вглядывается в репродукцию скульптуры тирана, которую повесила в комнате как память о покойном отце, и «Осенняя песня» Рильке стучит в ее сердце, когда тоска сжимает горло.

Господи! Тянется время. Долгое лето. Столько лет А дома у него нет. Еще не построен…

Пророческий дух великого немецкого поэта отзывается эхом в ее душе: Рильке впрямую обращается к ее угнетенному духу —

Я к небесам поднимаю руки, но нет небес. Нет Бога. Нет отца и матери. Подведена черта. Пустота…

Наоми беззвучно продолжает: «ничего у меня нет. Ни отца. Ни матери. Ни семьи. Нет у меня братьев и нет Бога».

В дневнике она записывает: «Ни о такой стране я мечтала. Нет у меня дома, нет семьи. Ничего у меня на свете нет».

Воображение уносит ее в детство. Она выходит из отчего дома, шагает по широким и красивым улицам. По сторонам — театры, библиотеки, музеи, огромные общественные здания. Что с ней происходит? Странные образы, которые она помнит в Германии, проходят метаморфозу в ее мечтах и снах. Странные существа становятся нормальными, а реальные — призрачными. Управляющий хозяйством деда возникает в ее воображении верхом на коне в Израиле. И она скачет на коне и побеждает в играх с мячом.

То вдруг она видит себя совсем малышкой, свернувшейся в углу комнаты. Отец приближается к ней размеренными шагами. Глаза у него потухшие. «Бертель, я запрещаю тебе погружаться в бредовые фантазии, очнись». Он стоит напротив нее. Жар и холод обдают ее тело. Мертвые возникают и исчезают. Нет у нее власти над этими видениями. Вот рядом с ней мама, красавица, полячка, еврейка, — смягчает ее тоску и боль души. Отец возникает в ее раздумьях и громким утвердительным голосом провозглашает: «Мы сефарды, а не поляки».

Она спросила Рахель Янаит, какая разница между сефардами и ашкеназами. Та ответила: еврей это еврей, но резкость ее тона вызвала у Наоми подозрение, что дело обстоит не так просто.

Иногда этот вопрос она задавала прохожим в центре города, и ощущала, что касается очень чувствительной темы.

— Я — сефардка, — заявила она однажды Рахели.

— Что вдруг ты пришла ко мне с этим. Сегодня нет разницы между сефардами и ашкеназами.

— Это не так. Многие говорят, что сефарды менее умны, менее образованы и вообще принадлежат другим временам.

— Это верно. Судьба их была трудной. Они были изгнаны из Испании, — сказала Рахель и призналась, что в наши дни еврейство ашкеназского происхождения формирует современный характер еврейства, но все это не столь важно.

Рахель завершила беседу, выразив надежду, что все евреи соберутся в Израиле и сольются в единый народ. Наоми не удовлетворилась ответом. Расслоение еврейского народа на этнические группы чрезвычайно ее интересует.

У нее без конца то портится, то улучшается настроение. Экскурсии по Тель-Авиву во время каникул несколько умеряют ее тоску по отчему дому.

Машина «Тнувы» приезжает к воротам учебной фермы, груженная бидонами с молоком, и она, вместе с другими девочками, втискивается между этими бидонами, чтобы ехать в Тель-Авив. Всю дорогу девочки распевают песни о природе и родной стране, и настроение их повышается с каждой песней.

В Тель-Авиве, современном, совсем юном, небольшом, но стремительно развивающемся городе, в последние годы заложена основа расширяющегося городского пространства, вдохновляемого европейским пониманием архитектуры.

Знакомая архитектура Берлина прорисовывается зданиями в стиле Баухаус, здесь есть театры, кафе со столиками на тротуарах, опера и концерты под открытым небом. Компактный Тель-Авив отличается многоцветием, красочностью. Его набережная полна жизни. Магазины и ремесленные предприятия, возникающие в разных местах, как грибы, образуют новый город, торговый и культурный центр страны. Особенно девушки получают удовольствие от общения с жителями города, которые принимают их за туристов. Сердечно спрашивают, куда они направляются. Узнав о том, что они беженки из Германии, проявляют с ними солидарность.

Первая экскурсия Наоми по Тель-Авиву незабываема. У нее поднялась температура, ее всю трясло. Девушки постучали в дверь одного дома. Высокий худой мужчина пожилого возраста с тяжелым немецким акцентом спросил, в чем дело. Увидев бледное лицо Наоми, он с женой тут же предложили ей лечь в постель. Вызвали врача, купили за свои деньги лекарство, кормили ее и ухаживали за ней целую неделю. Эту человечность, встреченную ею в Тель-Авиве, она каждый раз вспоминает с неизменным удивлением и благодарностью.